В глубине души Решетников был уверен, что на этот раз одно место за их столом наверняка окажется пустым — место Андрея Новожилова. Но он ошибся. Андрей пришел. Может быть, постаралась, уговорила его Валя Минько, а может быть, Новожилов и сам почувствовал: не приди он сегодня — и порвет последние нити, еще связывающие его с лабораторией…
Был здесь и Алексей Павлович, и старик Мелентьев тоже не уклонился, посчитал нужным прийти — давно уже не принимала Фаина Григорьевна стольких гостей, и теперь ею владело радостное оживление, словно снова вернулось то время, когда и Лейбович, и Решетников, и Валя Минько были еще студентами и нуждались в ее советах и она еще имела право и опекать их, и поддерживать, и защищать…
— Итак, — сказал Лейбович, — леди и джентльмены, как видите, кворум таков, что наш бессменный профорг Валя Минько может втихомолку обливаться слезами зависти…
— Брось! — неожиданно оборвал его Новожилов. — Неужели мы, дожив до седых волос, до сих пор не научились о серьезных вещах говорить серьезно? Неужели обязательны эти ужимки, увертки? Мы же все знаем, зачем собрались. И пусть говорит Решетников.
— А я о чем? — невозмутимо отозвался Лейбович. — Пусть говорит Решетников.
— Я, собственно, не знаю, о чем говорить, — неуверенно начал Решетников. — Подробно об опытах со всеми данными, с графиками и таблицами я расскажу на семинаре. А сейчас… Суть дела вы, по-моему, все знаете. Что я могу добавить?..
От воспоминаний, оттого, что они опять все вместе, в этой квартирке, он тоже совсем было размягчился, растрогался, но это чувство, что все опять как прежде, было только иллюзией, и ощущение вины перед этими людьми снова вернулось к нему, словно он должен был в чем-то оправдаться, словно они ждали от него объяснений… Все молчали, и Решетников сказал:
— Я и сам не предполагал, что все так обернется. Но теперь работа сделана, и за результаты ее я ручаюсь… — Нет, опять он говорил не то. Не то. Не для этих слов они собрались сюда.
— Не думайте, что для меня все это так просто, — сказал он. — В конце концов, аллах с ними, с этими опытами… Но они оказались для меня исходной точкой, толчком, после которого вдруг стала вырисовываться общая картина… И все-таки… Да что тут говорить, я думаю, вы всё сами понимаете…
— Если я вас правильно понял, Дмитрий Павлович, — сказал Мелентьев, — вы своей новой работой ставите под сомнение некоторые положения, выдвинутые в свое время Василием Игнатьевичем, а затем развитые вами же в вашей кандидатской диссертации?
Чуть склонив набок свою седую голову, Мелентьев внимательно смотрел на Решетникова.
— Да, — сказал Решетников.
— И вы абсолютно уверены, что через полгода, через год не станете опровергать то, что утверждаете сегодня?
— Уверен. Абсолютно, — сказал Решетников.
— Но, Дмитрий Павлович, вы знаете не хуже меня, что многие опыты, связанные с проницаемостью клеток, которые ставили Василий Игнатьевич и Алексей Павлович, стали своего рода хрестоматийными, они давали весьма устойчивые результаты, на них ссылаются в своих работах многие ученые… Вы же берете их под сомнение.
— Это уже сделали до меня, — сказал Решетников. — И я только был вынужден согласиться с теми, кого пытался опровергнуть. Дело в том, что опыты, о которых вы говорите, не были ошибочны — они только не были доведены до конца. А вот выводы… Выводы уже оказались неверными…
— Хорошо, — сказал Мелентьев. — Детали мы обсудим на семинаре. Но не кажется ли вам все-таки странным, что именно наша лаборатория, которая призвана развивать и защищать — да, я не боюсь этого слова, я подчеркиваю его — защищать научное наследие Василия Игнатьевича Левандовского, выступит с работой, которая подвергает сомнению последние идеи не только Василия Игнатьевича, но и Алексея Павловича? Достаточно ли у нас для этого оснований?
— Так что же, вы молчать предлагаете? — насмешливо спросил Новожилов.
— Да, — с неожиданной запальчивостью вдруг откликнулась Фаина Григорьевна, — представьте себе, Андрей, бывают в жизни ситуации, когда этичнее промолчать. Мы слишком многим обязаны Василию Игнатьевичу, чтобы ставить под удар его имя. А о том моральном уроне, который будет нанесен всей нашей лаборатории, вы не думаете? Выступать против своего учителя, когда его уже нет, когда он не в состоянии защититься, это… Да и сам Митя это прекрасно чувствует, иначе он бы не стал с нами советоваться, колебаться.