— Ну, райские не райские, а все же… Институт у них новый, люди работают в основном молодые, ценят их там не за прошлые заслуги, а за сегодняшнюю работу… Так что там все будет зависеть от меня самой. И главное, они сами верят, что многое сумеют сделать, ты бы видел, Митя, какие это энергичные ребята…
— Наверно, из тех, кто умеет носить рваные джинсы с шиком? — сказал Решетников.
— Ф-фу, Митя, — смеясь и жмурясь при этом по своей привычке, отозвалась Рита. — Не будь так злопамятен. Нет, правда, там больше возможностей для самостоятельной работы, там я буду чувствовать себя нужной, а не просто еще одним младшим научным сотрудником… Тебе, может быть, трудно меня понять, ты мужчина, кроме того, ты ученик Левандовского, с тобой считаются, тебя ценят, ты на виду, а я что ж… Я же чувствую в себе силы, способности, я не хочу всю жизнь быть на вторых ролях!..
— Еще неизвестно, что лучше, — сказал Решетников. — Быть на вторых ролях в институте Калашникова или на первых — у Боровикова. Слишком разный уровень. Боровиков, конечно, талантливый ученый, но один Боровиков — это еще не институт.
— Да не в том дело, Митя, на вторых или на первых, как ты не можешь понять! Просто там интереснее! Там же все заново! Там я буду что-то значить, я сама!
Столько уверенности, столько надежды было в ее голосе, что Решетников невольно позавидовал ее порыву. Разве он сам еще несколько лет назад не готов был поехать куда угодно, хоть на край света, лишь бы ему дали возможность самостоятельной, интересной работы? И разве не переживал он нечто подобное, когда создавалась их лаборатория? Отчего же он теперь так старательно отговаривает Риту, отчего так упорно отыскивает аргументы, чтобы разрушить эту ее уверенность, этот ее порыв?..
— А обо мне… о нас с тобой… ты не подумала? — спросил он.
— Нет, Митя, подумала… После той ночи я много думала о нас…
— И что же решила? Уехать?
— Да, Митя, нам лучше расстаться.
— Так я и знал. Я ждал, когда ты это скажешь. Но почему?
— Знаешь, Митя, я почувствовала, что все это становится слишком серьезно. Во всяком случае, для меня. А я не хочу. Хватит.
— Ты говоришь только о себе, — с грустью заметил Решетников. — «Я не хочу», «я решила», «я почувствовала»…
— Что же делать, Митя. Такой уж, видно, у меня характер. Ты ведь тоже не очень посчитался со мной…
— Рита, это же совсем другое…
— Только не думай, что я обиделась, затаила обиду. Нет, как бы я ни сердилась, что бы там ни говорила, а я бы ведь и сама так поступила на твоем месте. Кто-то всегда должен уступать. Обычно эта роль отводится женщине. Меня же эта роль не устраивает. В том-то и беда, Митя, что я бы тоже так поступила. Мы не умеем жертвовать.
— Но, Рита…
— И не огорчайся. Это быстро пройдет. Все пройдет, Митя, вот увидишь. Ты ведь никогда и не любил меня по-настоящему. Может быть, я и сама виновата в этом, не знаю, но не любил. Тебе только казалось, что ты м о ж е ш ь меня полюбить, ты только х о т е л полюбить. Но это от нас не зависит. А любил и любишь ты только одного человека. И ты знаешь кого.
Решетников молчал. Что бы ни сказал он сейчас, его возражения уже ничего не изменят. Он вдруг вспомнил, как открыл однажды, что пытается отыскать в Рите сходство с Таней Левандовской и как поразило его это открытие… Но как Рита могла теперь почувствовать это?
— Вот видишь, я все знаю, — сказала Рита. — И не спорь со мной. Я даже знала, что ты сейчас промолчишь. Я видела, какими глазами смотрел ты на Таню Левандовскую, когда она приходила в институт. Я еще тогда все поняла.
— Подожди, подожди, разве ты была тогда?
— Вот, вот, вот… Еще одно тому доказательство…
Падал сильный снег, он словно обволакивал их, словно отделял, отгораживал от других прохожих, приглушал посторонние звуки, и только Ритин голос слышал теперь Решетников.
— Ты обладаешь даром внушения, — стараясь придать своему тону веселость, сказал он. — Еще немного, и я, кажется, поверю тебе.
— Ты уже поверил, Митя, — сказала она.
— Нет, — откликнулся он. — Я все время жду, когда ты признаешься, что все это только твоя фантазия. И ты и не думаешь никуда уезжать. Скажи, что ты все это выдумала. Скажи, Рита.
Она засмеялась.
Ощущение нереальности происходящего не оставляло Решетникова. «Ты какой-то странный…» — сказала она ему однажды. Он — странный. Она — странная. Все мы кажемся друг другу странными, когда не в силах понять друг друга…
— Да не грусти ты, Митя. Давай лучше вообразим, как мы встретимся с тобой когда-нибудь лет этак через двадцать… Ты уже будешь член-корром, а может быть, и академиком, кто тебя знает… А я — доктором наук, лауреатом — ты веришь, что я стану лауреатом? — и мы увидимся с тобой на каком-нибудь международном симпозиуме или конгрессе, и ты мне скажешь: «Маргарита Николаевна…»