Творогов покачал головой.
— Нет, — сказал он, — нет.
Он угадывал, что и эти жалобные интонации в ее голосе, и эта веселая наивность — все это, вероятно, лишь своего рода игра, прием, с помощью которого Виктория Павловна пытается разбить стенку официальности, отчужденности, разделяющую их — двух, по сути дела, совершенно незнакомых людей, он понимал это и все-таки поддавался на эту игру, уступал, шел ей навстречу.
— Вот если вы напишете, что некто Творогов в течение пятнадцати с лишним лет терпеливо и тщательно изо дня в день изучал свечение пораженных клеток под влиянием ультрафиолета, то это будет более или менее правильно. Дело в том, что давно уже было замечено, что пораженные клетки имеют иной спектр свечения, нежели клетки здоровые. Почему? Какой именно? Все ли клетки обладают этим свойством? Можно ли по характеру свечения определить степень поражения клетки? Характер поражения, наконец? Вот эти проблемы и были предметом наших исследований…
Они сидели вдвоем в одной из лабораторных комнат, тесно заставленной столами, шкафами, осциллографами, холодильными камерами и прочим лабораторным имуществом. Обычно здесь было людно, но сейчас комната как-то незаметно опустела: видно, из деликатности сотрудники предпочли оставить Творогова наедине с корреспонденткой газеты.
Когда Творогов кому-нибудь из знакомых называл свою должность и свою ученую степень: доктор биологических наук, заведующий лабораторией академического института, он убеждался не раз — в воображении собеседника непременно возникал кабинет, принадлежащий персонально ему, Творогову, или некое обширное лабораторное помещение, в котором царил он один. На самом же деле Творогов довольствовался одним-единственным столом, возле которого они сейчас и сидели с сотрудницей газеты. Стол этот был отделен от остальной части комнаты двумя шкафами — так было создано подобие отдельного кабинета для заведующего. Все же разговоры с глазу на глаз, если возникала в них необходимость, велись, как правило, в коридоре.
— Пятнадцать лет… — задумчиво повторила Виктория Павловна. — Ужасно много… И вы все время с самого начала работали над этой проблемой?
— Да, — сказал Творогов. — В этом смысле мне повезло. Ведь судьба ученого может сложиться по-разному. Иной в молодости несколько тем переберет, прежде чем натолкнется на свою, главную. А время-то уже упущено, его не вернешь. И это далеко не всегда зависит только от тебя самого, от твоих способностей. Тут играют роль, и немаловажную, еще многие и многие обстоятельства. Но мне, повторяю, повезло. Я с самого начала шел прямо по одной дороге, никуда не сворачивая…
— А это не скучно? — спросила она, явно поддразнивая Творогова.
Он пожал плечами и усмехнулся.
— У всякого дела есть своя черновая сторона, — сказал он. — Наверно, и в вашей работе есть, а?
— Еще бы! — сказала Виктория Павловна. — Куда больше, чем хотелось бы! А вот ответьте мне, Константин Александрович: вы можете назвать день, когда впервые твердо поняли, что будете работать именно над этой проблемой, когда вы решили, что станете заниматься именно флюоресценцией пораженных клеток? — Она произнесла эти слова быстро, без запинки, с привычной легкостью, и Творогов сразу отметил это, подумав, что, наверно, не так уж наивна и непосредственна эта женщина, как хочет казаться. — Вы помните этот день?..
— Нет, — сказал Творогов, — должен опять разочаровать вас: такого дня не было. Не было какого-то мгновенного озарения. Решение заниматься именно флюоресценцией складывалось у меня постепенно, я бы даже сказал, незаметно — просто в один прекрасный день я вдруг обнаружил, что уже, как говорится, по уши завяз в этой теме… Ну и, конечно, большую роль сыграло то обстоятельство, что я работал тогда в лаборатории у Федора Тимофеевича Краснопевцева. Он считался в то время одним из самых крупных специалистов по ультрафиолету…
— Он и был вашим руководителем?
— На первых порах — да. Потом мы — я и еще трое сотрудников — оформились в самостоятельную группу.
Спроси она его сейчас: «А почему в самостоятельную? Зачем?», задай еще какой-нибудь, пусть даже малозначащий вопрос, чуть подтолкни его, и Творогов наверняка разговорился бы, разоткровенничался, рассказал бы, как это было нелегко и непросто — выделиться в самостоятельную группу, скольких усилий это стоило! Зато как ценна, как значительна была для него тогда эта маленькая победа!
Но Виктория Павловна не ощутила, не почувствовала этой ниточки, за которую стоило бы ухватиться, этой его готовности к откровенности. Пауза затянулась, момент был упущен.