— Но вы-то, Боярышников, ему зачем? От вас-то ему что надо? Подумайте сами, — по-прежнему посмеиваясь, сказал Творогов.
— Вот этого я и не знаю, — удрученно признался Боярышников. — Сегодня полдня ломал голову, все варианты, кажется, перебрал и не могу понять: почему именно я? Почему именно моя диссертация? Я серьезно говорю, Константин Александрович: я уже навел справки об этом человеке. Это желчный неудачник и, говорят, он уже был замешан раньше в какой-то скверной истории, вроде бы до самоубийства кого-то довел…
— Бросьте, Боярышников! — сказал Творогов. — Не повторяйте чужих глупостей. Возьмите себя в руки. Когда нервные дамочки устраивают мне подобные истерики накануне защиты, я это еще могу понять, но вы же — мужчина, вам это непростительно. Ну, рассудите здраво: кто же из института Степанянца, зная, что есть его официальный отзыв, потащится сюда выступать против вашей диссертации? Ведь вы же понимаете, в какое положение этот человек поставит себя. Да еще если учесть характер Георгия Саркисовича. Что-то ваши достоверные источники явно напутали…
— Да как же напутали! — в отчаянии воскликнул Боярышников. — Как же напутали, Константин Александрович, если мне даже фамилию этого человека сообщили!
— Любопытно. Ну и что же это за фамилия?
— Сейчас, сейчас. Простая фамилия, но я записал нарочно, чтобы не забыть, не спутать. Сейчас, я — сейчас… — приговаривал Боярышников, торопливо перебирая страницы своей разбухшей, уже разлетающейся на отдельные листки записной книжки. — Ага, вот! — торжествующе произнес он наконец, выхватив один листок. — Синицын! Точно — Синицын, Евгений Николаевич.
— Тю-тю-тю! Синицын?! — присвистнул Творогов. — Женька Синицын?
Никогда не любил он обнаруживать перед другими людьми свои чувства, но тут не выдержал: изумление прорвалось в его голосе.
А Миля Боярышников во все глаза смотрел на Творогова, еще не зная, как оценить это его изумление, не зная, радоваться или огорчаться оттого, что Творогов, оказывается, имеет какое-то отношение к этому таинственному Синицыну.
— Вы с ним знакомы, Константин Александрович?
Но прежде чем Творогов успел что-либо ответить, из соседней комнаты раздался голос его жены:
— Вот уж поистине: только Синицына тут и не хватало! Хотя чему удивляться — это вполне в его духе!. Я всегда говорила: чужой успех не дает ему покоя. Ручаюсь — он прочел о выходе твоей книги и у него засвербило в душе. Ты вот со мной споришь, а я всегда чувствую людей с первого взгляда, я никогда не ошибаюсь в людях…
Сколько раз просил Творогов Зою не вмешиваться в его дела, по крайней мере, при посторонних. Ее категоричность, ее ничем не контролируемые эмоциональные всплески, ее самоуверенность — никаких сомнений! никаких колебаний! — в оценке людей вызывали у него раздражение. Он знал, что Зоя никогда не любила, не выносила Синицына. Но зачем это демонстрировать перед Боярышниковым?
А Боярышников уже так и навострил уши, уже понял, что если и может рассчитывать вызнать что-нибудь существенное о Синицыне, то, конечно же, не от Творогова, а от его жены.
— Зоя, — с легким упреком сказал Творогов, — не надо преувеличивать.
— Я говорю только то, что думаю, — появляясь в проеме дверей, сказала Зоя. — Разве я не имею права высказать свое мнение?
— Имеешь, разумеется, имеешь. Только если с этим молодым человеком накануне защиты случится нервный приступ, в этом будешь виновата и ты. Человека и так запугали до последней степени, а ты еще подливаешь масла в огонь.
Зоя обиженно передернула плечами и удалилась, скрылась в своей комнате. Когда-то она была неколебимо убеждена, что именно Женька Синицын противился женитьбе Творогова на ней, хотя, честно говоря, Женьку никогда не волновало, на ком женится, на ком остановит свой выбор Творогов. Прежде Творогов пытался объяснить, растолковать это Зое, но на нее не действовали никакие доводы, если речь заходила о Синицыне, и Творогов в конце концов махнул рукой. Выходит, и время не стерло, не ослабило ее неприязнь к этому человеку.
— Ладно, Боярышников, не обращайте внимания на все эти россказни, — сказал Творогов. — Главное — спите спокойно, вот вам мой совет. Не так страшен черт, как его малюют, А вообще-то, — добавил он, весело глядя на Боярышникова, — вас можно поздравить, ежели вами заинтересовался Синицын…
— Вы шутите, Константин Александрович, или серьезно? — обеспокоенно спросил Боярышников, и обиженные, даже возмущенные нотки зазвучали в его голосе. Видно, даже мысль о том, что кто-то может себе позволить шутить сейчас, когда решается судьба его диссертации, казалась ему кощунственной, невыносимой.