Мое возвращение было встречено гораздо теплее, чем я ожидал. Торжество, организованное моей ротой, могло сравниться с пирами воинов Волчьего Короля. Фенрисийский эль лился рекой, а мяса амбуллей было достаточно для того, чтобы накормить досыта каждого из сотни голодных космодесантников.
Они были рады моему возвращению, а я был рад возможности охранять их души.»
– На этом мой сказ кончается, Драз Кантриер. А является ли он исчерпывающим, это ты мне скажи. – с неким привкусом усталости на языке, закончил Сыкрин. Воспоминания тех событий не всегда даются ему легко.
– По моему скромному взгляду, более чем, господин Сыкрин. Звучит, как история, достойная стать отчеканенной во времени. С вашего позволения, я все же выполню свои формальные обязанности вашего личного летописца и впишу её в анналы. – лицо Кантриера было преисполнено уважением к этому человеку, не побоявшемуся изменить свое будущее.
Стоя перед комнатой, в которой проводились манипуляции, обеспечивавшие вокс-связь братства, Кантриер начал немного нервничать. Руки начинали трястись, непонятно из-за чего: испития алкоголя вчера днем или страха не оправдать ожидания капеллана.
– Боишься, ха? – улыбнулся Сыкрин. – Знаешь, Драз Кантриер, я могу различить и понять многие эмоции, но после столкновений с зелеными тьмами орков, мне не понятно, чего можно бояться в игре на музыкальных инструментах.
– Я страшусь не игры, господин. Я боюсь вашей реакции. – проглотив остатки своей радости и уверенности, сказал Кантриер.
– Не стоит. – нажимая кнопки на консоли, успокаивал летописца космодесантник. – Все, что с тобой может случиться, это всего лишь быстрая и почти безболезненная смерть, в случае твоего провала.
Сыкрин слегка толкнул Кантриера в плечо, «помогая» ему зайти в комнату.
– Что?! – вскликнул музыкант, едва не упав от неожиданности и толчка двухметрового Легионес Астартес.
– Хах, расслабься, Драз Кантриер. Это всего лишь шутка. Мы ведь смеющийся легион. Возможно, – Сыкрин посмотрел вдаль, будто в сам Имматериум, потирая подбородок с небольшой бородой. – самый веселый во всем Империуме. Знаешь, даже мне не очень понятно, кто страшнее: хладнокровные и расчетливые машины смерти, коими являются Сыны Жиллимана, или же монстры, рассекающие плоть под звук оглушительного смеха своих братьев… То есть, мы, Пятый легион. Может, ты мне поведаешь?
– Я… Я-я-я не знаю, господин. – заикаясь, ответил летописец, осматривая комнату, заполненную сервиторами и голо-экранами. – Я не встречал еще воинов Ультрамара, и, не буду лукавить, не уверен, что мне хочется.
– Это так. Твой ответ более, чем удовлетворителен. Мои братья из XIII-го легиона — это нечто невообразимое. Каждое движение всегда выверено с нечеловеческой, даже для Астартес, тщательностью и скрупулезностью. Каждый патрон попадает исключительно в цель. Холодная, пугающая точность, отдающая механичностью. Будто машина Адептус Механикум, воплощенная в человеческом обличье и наделенная лишь одной целью – убивать.
В голове у Кантриера начало туманиться, глаза немного поблекли, а взгляд начало водить из стороны в сторону. Он начал наощупь пытаться найти какую-то опору. И он нашел. Твердость, с которой стоял капеллан, легко было спутать с чем-то неживым: металлическими стеной или поручнем. Кантриер опёрся рукой на ногу космодесантника, чем вызвал взгляд, полный подобия укора.
– А тебя легко впечатлить, Кантриер. Привыкай. Мои истории полны крови, смертей… и хохота. И коль ты теперь мой личный хронист, ты должен уметь сохранять ясность ума в такие моменты. Ведь на нашем пути, их встретиться невероятно много.
– Да, господин Сыкрин. Я прошу прощения. – пытаясь встать на свои две ноги, вполголоса сказал летописец.
– Хватит извинений, Кантриер. Осмотрись. Мы, в конце концов, на месте. Тебе предстоит проводить здесь много времени, так что я на твоем месте начал бы изучение аппаратуры и инструментов прямо сейчас.
– Да, да. – произнес человек, осматривая центр комнаты.
Четыре цилиндра с натянутой на них кожей, неизвестного происхождения. «Это, должно быть, барабаны.» – выговорил про себя Кантриер. – «А это? Лютня?» Недоумение посетило мысли музыканта неспроста. «Лютня», точнее, ее корпус, гриф и колковый блок, были сделаны из каких-то металлических отходов, похожих на отвалившиеся куски кормы космического фрегата.
– Мой господин… Я… Эм… Я не уверен, что смогу играть на этой «лютне». – неуверенно выразился Кантриер.
– Что-то не так, летописец? Что тебя не устраивает? Я уверен, что ты понимаешь, что в наших обстоятельствах достать тебе инструменты, сделанные по всем правилам, невозможно. Ведь понимаешь же?
– Да, да, я это понимаю, господин. Но ведь… Она из металла и у меня нет плектра.
– То, что она из металла, это не ошибка. Смотри. – капеллан подошел к лютне, поднял ее и развернул, представив мужчине тыльную сторону инструмента, в которую воткнут провод, тянувшийся в джунгли шнуров и кабелей. – Так и задумано. Эй, ты! Включи лютню на секунду.
Сервитор, повиновавшись команде легионера, послушно начал нажимать кнопки. Что-то загудело, издав высокочастотный короткий звук, оповещающий о работе механизма. Драз Кантриер не сразу заметил, что в комнате, кроме него, Сыкрина и пары сервиторов, находился еще кое-кто. Его выдало свечение единственного изумрудно-зеленого глаза. В полной темноте, это око, будто левитировало в пространстве, чем-то напоминая серво-череп.
– Сыкрин, сначала слово, теперь музыка. Ты решил познать все иррациональные и бесполезные «изобретения» людей? – язвительно отметил трансмеханик.
– Нет, нет, Гинс Найзер. Я всего лишь желаю продемонстрировать моему летописцу как именно будет работать созданная тобой лютня. – ответил ему космодесантник, без капли насмешки, после чего повернулся опять к своему хронисту. – Драз Кантриер, поприветствуй Гинса Найзера, трансмеханика нашей с тобой роты. Ты будешь поддерживать боевой дух легиона под его присмотром. Думаю, присмотр был бы более бдительным, будь у Найзера оба глаза заменены аугментами.
– Это же не то, что вы называете юмором? Звучит жалко. – зашипел Найзер, выезжая из тени. Даже от подобия гуманоида в этом существе осталась лишь тень, осветленная лампами всевозможных индикаторов Механикум.
– Я признателен вам, господин Найзер. Это большая честь для меня. – выказывая уважение, склонил голову мужчина.
Управляющий блоком коммуникации никак не отреагировал. Полусекундное молчание, будто предсказывая неловкость, нарушилось гулким, механическим звуком, схожим с примитивной нотой. Повернувшись в сторону установки, Кантриер застал Сыкрина, дергающего струны лютни.
– Узри, Драз Кантриер! Музыка! Теперь иди ко мне и продемонстрируй мне свое мастерство. – подзывая мужчину, радостно произнес космодесантник.
Кантриер подошел и взял в руку этот инструмент. Усевшись на смастеренный так же из ошметков металла стул, музыкант неуверенно расположил руки на грифе и подле начала подставки. Но, словно вспомнив давно забытое обещание, Кантриер резко поднял голову.
– Плектр, господин. Мне нужен плектр.
– Что это? – вопросил Сыкрин.
– Нечто маленькое, размером с обе фаланги большого и указательного пальцев, и твердое, как дерево, а также гладкое, дабы не испортить… струны. Оно превратит тупой звук этого инструмента в звонкий всплеск музыкальных нот.
– Да? Я даже представить не могу, где мне достать для тебя нечто подобное. Но, знаешь, мы с тобой теперь связаны. Ты согласился взять участие в данной авантюре, согласился воодушевить моих братьев, помочь мне отдать им духовный долг. И тебя не отпускает боязнь за свою жизнь. До сих пор. Ты под моей защитой, поэтому я надеюсь, что это сможет в полной мере выразить мое уважение к тебе, и избавит тебя от всех возможных страхов и опасений.
Драз Кантриер всмотрелся в лицо капеллана с недоумением, а Гинс Найзер с ожиданием. Сыкрин оскалился, показав свои кристально чистые и белые, цвета доспеха своего легиона, зубы. Поднеся ладонь ко рту, Сыкрин схватил нижний левый клык, и напрягая каждый мускул своей руки, прижав челюсть к подбородку, вырвал этот кинжал из денты. Кровь начала течь ручьем, заполняя ротовую полость и омывая подбородок. Это не продолжалось долго. Для Кантриера и Найзера. Но для восприятия Сыкрина прошло больше вечности. Боль наполнила его голову, но он не подал виду. Ни один нерв его лица не дрогнул, хоть как-то намекая на нестерпимое мучение.