Ответ американцев с Мак-Мёрдо: «Самое большое событие года: на островах Палмера открыли новую станцию. Вчера к нам в Антарктиду прилетели духовные лица: кардинал Спеллман, главный священник американского флота Флойдт Дрейт, архиепископ Нью-Йорка Франсис».
Ответ радиста французской Дюмон-Д’Юрвиль: «Пришел корабль „Тала Дан“. Что может быть лучше! Укладываем чемоданы. Привет!»
Австралийская станция Макуори: «…биолог Томас Крис неделю назад метил животных и подвергся нападению тюленя. Получил раны в голову. Наложили пятнадцать швов. Через два дня Томас снова метил тюленей, он был похож на джентльмена, который участвовал в большой потасовке. Представьте, встретил того самого драчуна. На этот раз тюлень нырнул в полынью с номером. В кают-компанию принесли елку, украшаем общими силами. Будет прекрасный рождественский ужин. Для полной радости не хватает наших любимых. Начальник станции Нанн».
За полдня по радио удалось «обойти» все станции, с которыми Мирный держит радиосвязь. Две тысячи, три тысячи километров… Но радисты могут и не такое. Дня четыре назад я задержался у них допоздна. Зовут в рубку.
– Хочешь в Москве с кем-нибудь говорить?
– Что?
– С Москвой, с Москвой!..
Наушники. В руках микрофон. В Москве набирают квартирный номер. Заспанный голос:
– Алло!.. Да, квартира… Что?! Ты же в Антарктиде… Из Антарктиды?! Ну, брось разыгрывать…
Нас с другом разделяют пятнадцать тысяч километров. Но я слышу все интонации его голоса. Разве это не чудо?!
Пингвины
Они живут рядом. В любой час можно спуститься с обрыва на морской лед, и вот они – целое государство. Совершенно не боязливы. Пингвины не знают коварства людей и подпускают вплотную. Ходишь по всей колонии – никакого волнения. И если, совсем уже обнаглев, тянешь руку погладить – пингвин может клюнуть. И больно.
Всего пингвинов семнадцать видов. У Мирного живут большие и важные императорские пингвины, а также их родственники – суетливые несерьезные пингвины Адели. Адели на зиму (в апреле) удаляются к северу. И, подобно грачам в наших краях, приносят в Антарктиду весну. Это бывает в ноябре.
Потешные птицы не очень похожи на птиц. Природа проявила бездну изобретательности, чтобы приспособить антарктических аборигенов к жизни на льду. В облике и повадках пингвинов много смешных человеческих черточек. Чёрный фрак, ослепительно белая сорочка, величественная осанка и неторопливая, вразвалку, походка делают императорских пингвинов похожими на метрдотелей дорогих ресторанов. Наблюдать пингвинов ни с чем не сравнимое удовольствие. Приходишь утром, уходишь вечером. Снимаешь одну, две, шесть пленок. Снимаешь, пока не останется ни одного кадра. Кинооператор Кочетков лет семь назад поставил даже палатку рядом с этой колонией птиц. И снимал, снимал… Получился хороший фильм. Я смотрел его несколько раз. И, признаюсь, пингвины в первую очередь заронили интерес к Антарктиде.
В который раз направляемся в гости к пингвинам. Сегодня от ветра они схоронились за старым, покрытым снежной глазурью айсбергом. Километра за два слышим смутные звуки – не то лягушки, не то гусиная стая. Ветер доносит непарфюмерные запахи птичьих будней. А вот и первый представитель державы. Спит или мертвый? Лежит, уткнувшись головой в снег. У самых ног вскочил, растерянно огляделся, но, поняв – ничего ему не грозит, сразу становится важным.
Теперь двое. Полная неподвижность. Чуть-чуть касаются грудью. Клювы подняты кверху. Это любовь. Как все влюбленные, не замечают ни шума шагов, ни крика поморников. Убеждаемся позже: могут стоять и час, и два. А колония сородичей живет в это время по своим правилам и законам.
Лето. Почти все взрослое население отправилось к морю. Это недалеко – сутки пешего перехода на север. В воде пингвины резвятся и кормятся – ловко хватают рыбешку и маленьких осьминогов. Правда, глядеть надо в оба, иначе и сам попадешь в зубы морскому леопарду или киту-косатке. В колонии остались только няньки и дети. Ростом дети уже с родителей. Но одеты иначе. Нарядного фрака и белой рубашки пока что нет – бурый пух. Не очень красиво, зато тепло.
Дети есть дети: пои, корми. Постоянный крик: «Экю! Экю! Экю!..» Мотают головой сверху вниз – «хочу есть!» «Тэ-тэ-тэ-тэ-э-э!» – отзываются няньки. Взрослая песня похожа на бормотание курицы в марте где-нибудь на теплой мякине, только более громкая и металл в голосе. Голодный подросток подходит к няньке. Та наклоняется. Подросток сует голову в раскрытый клюв и быстро-быстро глотает белую кашу. А справа и слева бесконечные жалобы алчущих: «Экю! Экю! Экю!..»
Немало корма надо ораве почти уже взрослых прожорливых молодцов. Няньки уходят кормиться и запасать в зобу пищу. На их место возвращаются те, кто это сделать уже успел.
Молодняк медленно, день за днем подвигается к морю. Няньки смотрят, чтобы по неразумности кто-нибудь не забрался в промоины айсберга, который вот-вот осядет, не позволяют подросткам лезть в трещины, драться, уходить далеко от компании.
В разгар лета, в середине декабря, молодежь обретает наконец долгожданное оперение. И все государство ускоренным маршем направляется к морю. Там одетые с иголочка птицы ныряют со льдины в синюю воду. Кончилось детство Теперь уже сам лови рыбу, кальмаров и не спи, когда появится леопард…
В конце марта, когда пурга начинает свистеть в трещинах айсбергов, у Хасуэлла появляется первый пингвин-разведчик. Это значит – пришла зима. Через месяц вся колония птиц собирается у острова.
И все повторяется сначала, как и тысячи лет назад. Жених выбирает невесту. У молодой пары появляется одно-единственное яйцо. А морозы – пятьдесят градусов, пурга – соседа не видно. Попробуй уберечь одно-единственное. Берегут! Яйцо лежит на лапах и сверху прикрыто складкой живота. Надо пройтись – идет вместе с яйцом. Яйцо величиной с большую картофелину, и с ним особенно не расходишься. Если надо идти кормиться – яйцо забирает супруг. Море зимой отодвигается далеко. Обычным ходом доберешься не скоро. Но есть у пингвинов способ иного передвижения – ложатся на брюхо и, быстро-быстро работая крыльями-ластами, скользят по снегу. Скользить удобнее, чем шагать.
В самую лютую стужу высиживают, а вернее сказать, выстаивают императорские пингвины яйцо. Чуть проморгал – покатилось, треснуло от мороза или соседка, давно потерявшая свое кровное, хватает чужое. Попробуй отнять – драка! Что с возу упало, то пропало. Теперь одна надежда – «усыновить» чужое яйцо. Такая возможность есть. Пятнадцать тысяч соседей – кто-нибудь всегда зазевается.
На свет птенец появляется голым. Смирно сидит на лапах у матери, прикрытый складкой живота. Потом первые шаги по льду. А мороз по-прежнему – сорок. И пурга. Пуховые шарики сбиваются в кучу. Взрослые тут же, около «детского сада», прикрывают птенцов от ветра, всегда готовы накормить. Тут уж не разобраться, где свой, где чужой. Кормят любого, кто просит. Детская смертность в колонии очень большая. Почти половина птенцов не доживает до выхода к морю. Больных и ослабевших подбирает поморник. Он постоянно рядом. Весь образ жизни его приспособлен к соседству с пингвинами.
Занятные птицы императорские пингвины. Однако не думайте, что встретишь их в Антарктиде на каждом шагу. На две тысячи километров ледового побережья – всего три колонии. «Мирянам» повезло: в любое время иди и любуйся – пятнадцать – двадцать тысяч птиц почти у порога.
Как грачи, многочисленны в Антарктиде пингвины Адели. Они забредают иногда к императорским. Мечется суетливый школьник-мальчишка между спокойными и сановитыми гражданами Антарктиды. Надоедает всем бестолковостью и настырностью. Получив пару щипков, убегает в свою колонию.