Пока Йова разливал вино, Хранич раскурил погасшую трубку и, выпустив клуб дыма, тихо сказал:
— Дорогой товарищ, мы встречаемся с вами в четвертый раз, но Драгутин, Йова и я полюбили вас как родного. А почему? Потому что вы настоящий русский! Брат рус! Мы только о вас вспоминали, а вы тут как тут!
Трактирщик и сторож дружно закивали головами. Алексей улыбнулся, поднял стакан и сказал:
— Вот давайте за дружбу и выпьем!
Трое товарищей подняли стаканы и чокнулись, глядя ему прямо в глаза, и взгляды их, казалось, говорили: «Не бойся нас, мы свои люди, не выдадим!» Алексею невольно пришли на ум слова Абросимовича: «Ты найдешь в Югославии друзей и поддержку среди рабочих и крестьян».
— Сидим мы тут, дорогой Алекса, и вспоминаем тысяча девятьсот девятнадцатый год, — попыхивая трубкой, начал Хранич. — О забастовке рабочих Белграда, Загреба, Любляны, Зеницы и Мостара в феврале девятнадцатого! — Он ударил кулаком по столу. — Они требовали признать Советскую Россию и Советскую Венгрию! Вот так-то! И Первый Объединительный съезд Социалистической рабочей партии Югославии, и партия коммунистов требовали того же! Представители рабочих получили на выборах двадцать восьмого ноября двадцатого года пятьдесят девять мандатов... И если бы правительство не издало декрет, запрещающий агитационную деятельность коммунистической партии, профсоюзов и Союза коммунистической молодежи, то было бы еще не это!
— А со знаменитой и пресловутой «Обзнаной» вы незнакомы? — обратился кафанщик Драгутин к Хованскому. — И закон о «Защите государства» надо вам знать. Результат этого закона — сорок тысяч коммунистов и профсоюзных деятелей, посаженных в тюрьмы.
— Я в Югославии недавно, о многом не знаю... Сорок тысяч коммунистов, кончивших в тюрьмах свои университеты, — целая армия! — заметил Алексей. — Я слышал о покушении на принца-регента и об убийстве министра внутренних дел Драшковича.
— Это Видовданские дела[14], — засмеялся Хранич. — Но коммунистическая партия к этим актам прямого отношения не имела. Инициатор покушения, Алия Альягич, был членом партии, но в двадцать первом году вступил в террористическую организацию «Красная правда». Эти молодые люди считали индивидуальный террор единственным средством, которое может заставить правительство отказаться от «обзнаны». Они избрали свой исполнительный комитет во главе с Рудольфом Гецигония. Он после убийства Драшковича бежал за границу. Одни члены группы были арестованы до акта, другие — после. И организация перестала существовать. Зато правительство, воспользовавшись случаем, провело закон о защите безопасности и порядка в государстве, по которому коммунистическая партия объявлялась вне закона, коммунистов-активистов осуждали на пожизненное заключение и даже на смертную казнь. Вот так-то!
— А знаете ли, кто состряпал этот документ? — вдруг спросил Йова. — Русские эмигранты!
— Быть не может! — вырвалось у Хованского. «Завели они этот разговор неспроста!» — подумал он.
Чика Васо поглядел на товарищей. Те кивнули головами.
— Вы, русские, везде суете свой нос... Конечно, люди вы разные. Есть, скажем, Гатуа, Кучеров, кадеты Попов, Чегодов, Бережной. Эти нам нравятся. А есть другие...
Алексей поднял брови.
— Мы, Алекса, хотим вас предупредить. Рассказывай, Йова! — обратился чика Васо к сторожу.
Йова отхлебнул не торопясь из стакана и, глядя в глаза Александру, начал:
— Вчера ночью это было. Прихожу домой. Часа в три...
— Расклеивал по городу листовки! — не выдержал чика Васо.
Кафанщик Драгутин укоризненно покачал головой и заметил:
— Зачем вмешивать человека в наши дела?!
— Так вот, поздно уже было. Подхожу к электростанции. Глядь, кто-то стоит у вашей двери с фонариком. Вижу, что не вы. Пошире человек и чуть пониже. «Ну, думаю, сейчас тебе, каналья, покажу!» Крадусь, смотрю и глазам не верю: это Мальцев! Нам о нем жандарм Крста рассказывал, он осведомитель полиции. Подвесил к груди электрический фонарик, в руках связка ключей. Подбирает, значит... «Ну, думаю, влеплю тебе в зад заряд дроби!» — и тихонько подымаю ружье. А он, сука, должно, услышал и удрал. Знайте, никаких секретов, товарищ Алекса, у нас в доме держать нельзя, никаких!
— Да и нет у меня ничего такого, что могло заинтересовать полицию. Не понимаю, какого черта им нужно? — сказал Хованский, но подумал: «Действует «Внутренняя линия»! Грация с Павским — в корпусе, а Мальцев на электростанции». — Спасибо, что предупредили.
— Если что нужно, скажите, дорогой Алекса, по мере сил поможем. И насчет полиции постараемся выяснить, — сказал Хранич и стукнул наконечником трости о тротуар.
— Помощь мне, пожалуй, понадобится, но другого характера. Жалко мне кадет, хочется открыть им глаза на все, что происходит в мире.
— Святое дело! — воодушевил Хранич. — Давно пора! Но как их заинтересовать? Они воспитываются в строгости.
— Надо им кое-что подсказать. А с вашей помощью многое можно сделать, — начал Алексей.
Просидели они добрый час.
5На второй день пасхи кадеты ставили в своем театре «Цыган». Роль Земфиры играла Скачкова. Гости из города, корпусной персонал, кадеты заполнили огромный барак до отказа. В первом ряду — духовенство, директор, почетные гости, за ними генералитет, дамы, преподаватели, потом третья сотня со своими воспитателями, вторая и, наконец, на «галерке» первая — Атаманская.
Алексей уселся между двумя кадетами седьмого класса, кандидатом в вице-вахмистры Иваном Зимовновым и кадетским вожаком — «атаманом» Аркадием Поповым, двумя друзьями, донцами-одностаничниками, приветливыми и на вид добродушными молодыми людьми. Особенно нравился Алексею уже «старый» знакомый Аркаша Попов. Подлинный богатырь с широкой грудью и здоровенными кулачищами, в которых он беспрестанно сжимал два литых резиновых мяча. Его зеленовато-карие глаза смотрели пытливо, а веселая с хитринкой улыбка, открывавшая белые крупные зубы, располагала к себе. Друзья после окончания учебы в корпусе хотели принять подданство Югославии, поступить в военно-морское училище и стать моряками или летчиками.
Алексею было известно, что Кучеров воевал вместе с отцом Аркадия на германском фронте; сам Аркадий тоже какое-то время сражался в полку Кучерова против Красной Армии, получил Георгиевский крест и уже незадолго до эвакуации отправлен в Донской кадетский корпус. Знал Алексей и о том, что ранее семьи Кучерова и Попова были соседями в станице, что Ванька Попов и Петька Кучеров учились в одной школе. Петька пошел в военное училище, а Ванька женился и стал хозяйствовать.
Вот уже около двух недель Хованский приглядывался к корпусному персоналу и кадетам, стараясь увидеть среди этого набора выразительных и разнообразных масок проявление подлинной жизни. Он прислушивался к их голосам — добрым и злым, смешливым и грустным, самодовольно-задорным и скромным, чтобы уловить их взаимоотношения.
Во втором отделении концерта пели жаровцы, и зал затаив дыхание слушал знакомые, родные мотивы казачьих, украинских и русских песен. Потом был объявлен перерыв и убраны скамьи. На сцене разместился духовой оркестр. Дамы отметили уже в своих художественно исполненных программах, над которыми немало потрудились лучшие рисовальщики, с кем танцуют. Начальство отправило спать вторую и третью сотни. Кадеты-распорядители с розетками и лентами на груди стали неподалеку от дам. И вот, наконец, подав знак оркестру, директор открыл бал церемонным полонезом. Вскоре в сторонке образовался второй круг, где за неимением дам танцевали «шерочка с машерочкой» и куда вскоре перешли приехавшие на каникулы институтки.
Алексей уселся в сторонке и с интересом наблюдал за взаимоотношениями новых знакомых. Было ясно, что между ними царит не мир и согласие, как это они стараются показать, любезно друг другу улыбаясь и вежливо раскланиваясь, а вражда и разномыслие — эта общая болезнь эмиграции, общая и весьма закономерная.
Вдруг перед ним остановилась вертящаяся в вихре вальса пара. Алексей увидел раскрасневшееся, счастливое лицо и сияющие глаза Скачковой.