— Многие русские беженцы, не говоря уж о военных, вовсе не имели документов, и потому сейчас за границей неразбериха страшнейшая. Свидетельства выдают в так называемом русском посольстве: посол — штатским, военный агент — военным. С этими справками идут к уполномоченному по делам русских беженцев, и он выдает нансеновские паспорта. Эдакую зеленоватую бумажку, в которой на нескольких языках занесено: имярек, родился там-то и тогда-то, прозывается так-то и является русским беженцем; по-сербски звучит здорово: «избеглица»! С этой бумажкой идут в полицию. У югославов в русских делах тоже сплошная путаница. — Пузицкий заглянул в папку, перелистал с конца несколько страниц и сказал: — А теперь разрешите прочесть, выборочно конечно, легенду. Артузов кивнул головой.
— «Алексей Алексеевич Хованский родился в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году в городе Воронеже. Учился в реальном, а затем мореходном Севастопольском училищах. Службу нес на подлодке «Буревестник» как второй помощник капитана, в чине капитана третьего ранга. После аварии как специалист-электрик направлен в Николаевскую верфь». — Пузицкий оторвал взгляд от бумаг и улыбнулся. — До сих пор все соответствует действительности, дальше идет легенда: «Служил в частях Добровольческой армии генерала Деникина и русской армии генерала Врангеля. В двадцатом году тяжело контужен... Страдает выпадением памяти... Эвакуировался из Евпатории вместе с донским резервом... Попал в Сан-стефанский лагерь... В феврале двадцать первого года подписал контракт на три, а потом еще на три года с англо-бразильской кофейной фирмой «Мигуэль и К°» и уехал на плантации в штат Мату-Гросу, что на реке Аринус, недалеко от города Позу-Алегри... — Пузицкий откашлялся, положил папку на стол и продолжал рассказ: — Ну а дальше, не выдержав тяжелых, фактически рабских условий труда, совершает побег, добирается, где пешком, где на попутных машинах, до порта Сантус, устраивается матросом на шведском лайнере «Стелла поларис» и, когда «Стелла» заходит в югославский порт Сплит, берет расчет и едет в Белград. Знакомых Хованский пока никого не встретил, из документов у него остался только офицерский послужной список царского времени. Все это он доложит военному агенту — подробности я упускаю, — попросит выдать удостоверение, денежную помощь и устроить на работу... Хованский отлично знает географию Южной Америки и сбить себя не даст, к тому же я подготовил ему материал. — И Пузицкий похлопал ладонью по толстой папке.
Артузов задумчиво поглаживал бородку. Все молчали.
— И как долго вы собираетесь держать там Хованского? — спросил он наконец.
Пузицкий пожал плечами.
— Право, не знаю! Если операция пройдет удачно, ему придется задержаться на два-три месяца и еще два-три месяца потребуется на подготовку. Всего полгода. Но хотелось бы, и он полностью согласен...
— С чем согласен? Что хотелось бы? — быстро спросил Артузов.
— Была думка оставить его на более продолжительный срок. Хованский считает, что среди нового поколения эмиграции найдется немало юношей, лояльно настроенных к Советскому Союзу, и таких следует склонять на свою сторону, вовлечь в работу на нас. Пусть послужат на благо покинутой ими Родины!..
— Яблоко от яблоньки недалеко падает, — заметил угрюмо Федоров, и глаза его недобро блеснули. — В этом вы, Сергей Васильевич, заблуждаетесь...
— Эмиграция сейчас деморализована и не представляет серьезной силы, более того — она продажна, беспринципна и осуждена на медленное вымирание, — вмешался в спор Артузов, он поднял предостерегающе палец: — Пожалуй, Сергей Васильевич прав. Белая эмиграция может в случае войны сыграть ту или иную роль. И какова будет эта роль, зависит в некоторой степени от нас, большевиков. Не забывайте, что во время гражданской войны многие нынешние эмигранты остались по ту сторону баррикад случайно, не каждый дворянин, князь или граф является обязательно врагом советского строя. Что касается молодежи, то подрастающее поколение белой эмиграции через десяток лет станет единственной колыбелью, где наши враги будут пестовать своих птенцов, единственным очагом заразы, осиным гнездом, если хотите. Этого забывать нам не следует. И пренебрегать этим тоже не следует! Поэтому я считаю целесообразным, если операция, пусть она идет под кодом «Чепига», пройдет гладко, оставить Хованского там на длительный срок, дать ему возможность ближе познакомиться с российской эмиграцией и поработать с молодой порослью.
Артузов умолк и задумчиво поглядел в окно, потом окинул взглядом присутствующих.
Все согласно закивали головами. Пузицкий широко улыбнулся и крякнул.
— Разрешите тогда готовить Хованского? — спросил он.
— Разумеется! Надеюсь, месяца вам хватит. А каков план его переброски?
— Сначала выедет в Варшаву под чужой фамилией. Из Варшавы направится в Бухарест с тем, чтобы в начале апреля нелегально перейти границу у небольшого городка Бела-Црква. — Сергей Васильевич подошел к висящей на стене большой карте и ткнул в нее пальцем. — Вот тут, Артур Христофорович! В этом городе полно русских: Крымский кадетский корпус, Донской женский институт, немало тут и офицеров, оставшихся после расформирования Николаевского кавалерийского училища. Думаю, никто не обратит внимание на появление еще одного русского капитана-моряка.
Федоров одобрительно хлопнул в ладони:
— Это точно!
— Хованский проживет недели две или три на частной квартире. Никаких трудностей это не представит. В Бела-Цркве на каждом шагу висят объявления о сдаче комнаты.
— Стан за самца! — произнес Федоров, фыркнул и тут же виновато улыбнулся.
Артузов посмотрел на него удивленно:
— Почему за самца?
— «Стан за самца» — на сербском языке означает: квартира для одинокого. Вероятно, происходит от слова «сам», — объяснил Федоров.
— Мы считаем, — продолжал Пузицкий, — прежде чем встретиться с русским военным агентом, Хованский должен осмотреться, пожить в провинции, посидеть за стаканом вина с живыми белогвардейцами, уточнить и отшлифовать свою легенду. Пусть узнает, чем живет в данный момент эмиграция, ознакомится с историей Крымского и Донского кадетских корпусов, а потом уже едет в Белград. Там мы устроим ему свидание с Иваном Абросимовичем, а Иван выпустит его в широкие воды. Вот, собственно, и все! — Пузицкий отошел от карты и уселся в кресло.
— У кого-нибудь есть замечания? — Артузов осмотрел присутствующих. — Нет! Хорошо. Сергей Васильевич, пришлите ко мне Хованского перед отъездом.
На том заседание закончилось.
Алексей Хованский вошел в залитый апрельским солнцем кабинет начальника КРО ОГПУ и остановился у двери. Артузов поднялся из-за стола, поздоровался.
— Ну как, Алексей Алексеевич, подготовились к операции? К долгому пребыванию на чужбине?
В это время большие часы в углу заговорщически шикнули и весело отзвонили одиннадцать. Артузов, чуть склонив голову, считал удары.
— Подготовился, Артур Христофорович, ко всему подготовился. И постараюсь оправдать доверие. — Хованский вытянулся, щелкнул каблуками.
Артузов внимательно оглядел Алексея. Ему понравились его серые глаза, нерусский, с горбинкой, нос, волевая нижняя челюсть, сильное, складное тело и какая-то внутренняя уверенность, которая всегда присуща сильным людям.
— Ну, хватит щелкать каблуками, садитесь, — он указал рукой на кресло.
— Я ведь кадровый офицер. Тянул лямку с двенадцати лет, — улыбнулся Алексей, осмотревшись, сел в кресло возле стола.
— Трудная перед вами стоит задача, дорогой товарищ, — сказал Артузов, выходя из-за стола и занимая кресло рядом с Хованским. — Много ума и воли надо приложить разведчику, чтобы добиться своего. Много такта, умения и, если хотите, веры, фанатичной веры в наше правое дело... Да вы закуривайте!
— Не курю, Артур Христофорович! Не позволяет спорт.
— Отлично, отлично... — добродушно сказал Артузов и задумался, видимо, собираясь с мыслями. — Едете в чужой, враждебный нам мир, будете жить бок о бок с эмигрантами, с белой сволочью. Мы здесь смеемся над беляками и твердим, что они-де ничему не научились и ничего не забыли. А вам с ними жить. Их новое поколение в отличие от отцов уже приспосабливается к новым жизненным условиям. Лет через десять в мире зазвучат новые песни и каковы они будут, зависит во многом от нас, а в какой-то, пусть ничтожной, степени и от этих самых беляков. В Европе идет разжигание ненависти против нас и вражды между нациями. В надвигающемся экономическом мировом кризисе, который грозит безработицей и разорением мелкого буржуа, западные пророки видят «призрак коммунизма». Белая эмиграция, а вслед за ней мировая печать, радио, кино, за небольшим исключением, представляют большевиков грабителями и убийцами. С ножами в зубах видит нас перепуганный обыватель... Уже накапливаются против нас серьезные силы, вынашивается новая идеология. В Португалии и в Италии утвердился фашизм. Умы немецких бюргеров тревожат бредовые идеи Ницше, национал-социализм и расизм. Людей беленой дурманит проповедь культа силы, иррационализм и мечта о реванше.