— Блаудисом, ваше высокопревосходительство.
— Это значения не имеет! Скажите лучше, каково мнение об этом человеке? Можно ли ему доверять,
«Что ему сказать? На рожон лезть нельзя!» — подумал Кучеров.
— По правде говоря, я затрудняюсь ответить на ваш вопрос, — промямлил Петр Михайлович.
— Коль вы такой правдолюб, то объясните, каким образом английской разведке стало известно, что вы, именно вы, — он ткнул в его сторону пальцем, — были у него?
— Не знаю, — пожал плечами Кучеров.
— И вам неизвестно, кто совершил нападение на связного?
— Нет, ваше высокопревосходительство, я не знаю, о чем вы говорите!
— А что делал в то время ваш друг вахмистр Попов?
— Страховал меня. Потом объезжал посты. А утром, убедившись, что Блаудис покинул дом, приехал в штаб. К тому времени меня уже отвезли в Ачуев.
— Видите ли, — несколько замявшись, протянул баров и, глядя в глаза Кучерову, продолжал: — обстановка требует мобилизации всех сил и ресурсов. Дзержинский преподал нам хороший урок. Но гибель Савинкова не означает конец подпольной работы. Успешно действует МОЦР[19], организовано «Братство русской правды», мы возлагаем большие надежды на подрастающую молодежь. Весьма серьезную организацию представляет «Общество галлиполийцев», состоящее из молодых офицеров, устав которого утвержден мной и генералом Кутеповым. Активен «Имперский союз»... Нам важно координировать и направлять по должному руслу их действия, подогревать до кипения ненависть ко всему советскому, особенно у молодежи, и если из кадет мы не сможем сделать офицеров русской армии, то обязаны сделать их офицерами контрреволюции! — Врангель закашлялся, вынул платок, вытер им губы, и Кучеров заметил кровь.
— Вот почему, — продолжал после небольшой паузы барон, — нам приходится договариваться с правительствами стран, враждебно расположенных к Совдепии, и в какой-то мере согласовывать и организовывать свою подпольную работу с их разведками. Иного выхода нет. Известные контакты, разумеется, существуют у нас и с Интеллидженс сервис — этой лучшей разведкой мира. Et maintenant, nevenong á nog moutong![20] О том, что вы побывали у Джонса, бишь Блаудиса, им известно уже более полугода. Они утверждают, будто их связной пришел в ту же ночь, спустя час после вашего ухода, и получил запрятанные в табакерку из папье-маше подлинные списки, пароли, адреса, шифры. Возле усадьбы Блаудиса на связного было произведено нападение. Его оглушили, ограбили, бросили в лодку и пустили по течению. Очнулся он только часа через два, но чувствовал такую слабость, что не мог пошевелить даже пальцем. К тому же не оказалось весел. Так он и попал в лапы к красным. Его судили, сослали на Север. При помощи польского разведчика ему удалось бежать. Все это походит на правду и подтверждается тем, что документы, которые вы мне передали, — ложные. Наш человек, прибывший с Северного Кавказа, утверждает, что явки фиктивные. Англичане полагают, и я склоняюсь к их мнению, что нападение на связного совершил вахмистр Попов, этот смутьян, из-за которого у нас в свое время возникли крупные недоразумения. Кстати, все его дружки уехали в Совдепию. А табакерка, Петр Михайлович, находится у вас! Черная, из папье-маше, не то мартеновской, не то федоскинской работы...
Кучеров смотрел на барона с ненавистью и невольно вспомнил приснившийся ему под утро сон. Он лежит на земле у мостика, совсем такого, где был убит Иван Попов, лежит и не может встать, пошевельнуться, а из-под мостика выползают змеи, целый клубок змей. Они взвиваются, шипят, смотрят на него своими змеиными алыми глазками и высовывают жала, а он беспомощно лежит на земле и не может пошевельнуться.
Врангель взглянул на часы, потом встал, подошел к окну и, глядя куда-то вдаль, словно про себя процедил:
— Как жаль, что все так получилось! Вероятно, вы даже и не знали, что в табакерке тайник? Попов...
— О покойнике худа не молви, — говорит старинная русская пословица, — хмуро перебил его Кучеров, опуская глаза. — Иван Попов пал смертью храбрых, защищая честь казаков и России. Что же касается его не «дружков», а боевых товарищей, то вернулись они на родину из чувства того же товарищества, того великого чувства единения, которое мы называем любовью к Отчизне... Ну а то, что меня чуть не зарезали ваши осваговцы, полагаю, освобождает меня от взятых на себя обязательств.
— Постарайтесь понять меня правильно, Петр Михайлович, — заговорил барон с какой-то задушевностью в голосе, — я разделяю ваши чувства и глубоко опечален происшедшим и потому в потому прошу вас: не торопись с ответом! Из Краснодара получено от Блаудиса письмо. Его удалось расшифровать. Адреса своего он не сообщает либо из конспиративных соображений, либо он живет на известной уже нам квартире. В ближайшие месяцы англичанам не составит особого труда как-то с ним связаться помимо нас, после чего либо произведут реорганизацию всей сети, что сопряжено с большими трудностями, либо, что гораздо проще, избавятся от человека, который, простите, так по-глупому упорно прячет эти документы. Пусть наша любовь к России воспринимается каждым по-своему, но тут не может быть двух мнений. Нельзя отдавать целиком оружие даже союзнику, если есть возможность им воспользоваться хотя бы наполовину! Завтра я уезжаю. Подумайте и дайте ответ и поймите, что я не могу вас больше защищать. И не накликайте беды на себя и ваших близких... Извините! — Он встал. — До свидания, генерал!
Кучеров щелкнул шпорами, молча поклонился и вышел из комнаты. В коридоре у окна, наискосок от двери, стоял Берендс. Он приветливо улыбался, расшаркивался и кивал головой, как китайский болванчик. В конце коридора Кучеров едва не столкнулся с адъютантом главкома. От него пахло спиртным и крепкими духами. С присущей всем адъютантам нагловатостью он небрежно поднял к фуражке два пальца и прокартавил:
— Пгастите, ваше пгевосходительство!
«Что делать?» — ударяло молотом в мозгу. «Что делать?» — отстукивало сердце, пульсировало в висках, вопрошало все существо. «Уничтожить списки? Переправить в советское посольство? А может быть... — мелькнула подленькая мысль, — жизнь так прекрасна. — И тотчас услужливо всплыл новый аргумент: — И я поклялся воспитать Аркадия!..»
Но когда Кучеров вышел за ворота крепости и зашагал по шоссе в сторону Требинье, все постепенно стало на свои места, вернулось присутствие духа. Идти домой он был не в силах и так дошел до караван-сарая Драгутина. Там и заночевал.
* * *На другой день Врангель в сопровождении свиты торжественно отбыл из Билечи. Бывшего правителя Юга России провожал весь корпус и местное начальство, не было генерала Кучерова, но заметил это только сам барон и, наверно, его подручные. Заметил и Алексей Хованский и порадовался. Он тщетно пытался встретиться с Кучеровым и вчера и сегодня. Однако генерал исчез после парада, словно сквозь землю провалился.
Глядя, как Врангель усаживается в машину, раздраженно бросая распоряжения адъютанту, Алексеи подумал: «С Кучеровым у тебя не получилось. Ему объявлена война. Что ж, будем и мы действовать!» Мрачное лицо Черного барона напомнило Алексею недавнее прошлое. В Севастополе полным ходом идет эвакуация белой армии. Стоит хмурый ноябрь 1920 года. В Северную бухту прибыли французские, английские и итальянские суда. В нижние трюмы грузят провиант и снаряжение, верхние занимают войска и беженцы.
Попытки приостановить или задержать эвакуацию пресекались жесточайшим образом. За порядком в городе следили юнкера Донского Атаманского училища. Озлобленные и придирчивые, они при малейшем подозрении в саботаже «ставили к стенке».
Крайнее время было взрывать водокачку. Это было большое и высокое кирпичное башеннообразное здание, стоявшее неподалеку от моря. На первом этаже — мощная динамо-машина, питавшая током не только нагнетательные машины, но и элеватор, грузоподъемные краны порта.
Ее-то и следовало подорвать. Осуществление этой операции было тщательно разработано еще за несколько недель до эвакуации. Одно из главных действующих лиц была смелая и находчивая девушка, писаная красавица, сестра рабочего дока, которая в отличие от брата, флегматичного полтавца в английском френче, была вся огонь и энергия. Звали ее Оксаной.