— Значит, вы думаете, что у них уже есть ключи?
— Почти уверен. У них есть ключи и от моей комнаты. По утрам, как вам известно, я гуляю. Так вот, за эти последние два месяца мои вещи перерывали по крайней мере пять раз.
— Следовательно, они считают, что табакерка с документами находится в несгораемом шкафу?
— Разумеется. Она там и лежит, пустая.
— Что ж, вернем в нее тайнопись, предоставим им возможность узнать и ключ от шифра вашей кассы. Вам же следует, подумать об отъезде. Иначе, увидев, что документы могут быть прочитаны, они не постесняются с вами разделаться.
— Я и хотел уехать, нанял даже на субботу подводу. В два ночи приедет Алимхан. Но цель у меня была другая. Не бегство. Я их не боюсь. Предполагал поездом добраться до Дубровника, а оттуда на «рыбаке» в Италию, чтобы передать документы в советское посольство. Собрался к директору просить отпуск. Ну а теперь все упростилось...
— Изменилось, конечно. Вы уедете, когда операция будет закончена, на сутки позже. А я, не хмурьтесь, я останусь, не хочу бросать ребят, надо направить их на верный путь, а лучшим помочь обрести родину. Так что с Аркадием еще встретитесь. Первое задание, которое он сегодня же должен будет выполнить, — переснять документы и проявить пленку. Ведь он ведает фотолабораторией.
— Хорошо.
— Вас же я переправлю во Францию, оттуда легче уехать в СССР. Но сделать это нужно так, чтобы комар носа не подточил. Они ведь следят за всеми, кто с вами находится в контакте, и выскользнуть из их поля зрения не так-то легко. Кого вы считаете замешанным в это дело?
— Мне кажется, — потирая рукою свой шрам, начал генерал, — что тут действуют две, а может быть, даже три самостоятельные группы. Первая: Скачковы, прибыли они, как я догадываюсь, из Польши, капельмейстер он бездарный, и он и она — люди недалекие и потому неопасные, но весьма настырные. Вторая группа: Павский и Мальцев. Иван Иванович Павский происходит из старинного дворянского рода и гордится тем, что его далекий предок, тоже Иван Иванович, был в числе офицеров сформированного двадцать второго сентября тысяча семьсот тридцатого года в Москве лейб-гвардии Измайловского полка. С тех пор Павские якобы всегда служили в этом полку и были крещены Иванами. Кто знает, так это или не так?..
— Я заметил, Петр Михайлович, что многие эмигранты выдают себя за сенбернаров, будучи болонками. Мелкопоместный помещик — за магната; чиновник — за сановника, вельможу; купец — за фабриканта. Человек нередко склонен выдавать желаемое за действительное, особенно если ущемлен.
— У них осталось одно прошлое, почему не сделать его еще прекраснее. Таков, может, и Павский. Подвизался он в деникинской разведке и кажется мне человеком решительным и жестоким. Что касается Мальцева, то это просто беспринципная сволочь. Два его сына идут по стопам батюшки и готовы выполнять его самые мерзкие наказы: следить, подслушивать, подглядывать, и кто знает... Ко всему надо еще заметить, что Павский связан с нашей машинисткой Грацией, и я подозреваю, что именно она, имея доступ в директорский кабинет, воспользовалась отсутствием генерала Перрета и забралась в сейф, а в нем вечно торчит, по небрежности, ключ, и сделала нужный слепок. Но самым опасным я считаю Берендса. Порой мне кажется, что он уже все разгадал, все рассчитал и как тигр готов к прыжку, а порой — что он лишь ради любопытства наблюдает за «мышиной возней» и посмеивается. Вероятно, он подслушивал мой разговор с генералом Врангелем. Когда я вышел, он стоял у окна коридора, напротив двери.
— Он служил в разведке белых?
— Затрудняюсь сказать. Во время войны его взяли немцы и выменяли на своего крупного шпиона. Потом Берендс работал в Стамбуле. О нем настоящие чудеса рассказывают. Как враг он смертельно опасен. А вот кадеты его любят. И мой Аркадий от него в восторге. Невероятная физическая сила, знание джиу-джитсу, ореол разведчика.
— Таков век! Столкновение эпох. Молодежь усиленно готовят к коварной и жестокой войне умов, так называемой «тихой войне». Буржуазный мир использует русскую эмиграцию, особенно молодежь, для своих подрывных целей, наша задача — открыть этой молодежи глаза. И потому в этой жестокой войне примут участие не только ум, но и сила идеи, крепость духа, любовь к родине... Мы будем бороться за эту молодежь!
На шоссе заскрипели колеса и послышалась однообразная, заунывная песня. Они оба посмотрели наверх. Над обочиной мимо беленых камней-столбиков проплывали подводы. Видны были только кузовы телег да головы лошадей, подводчики, как обычно, лежали, Я только в первой подводе сидели два турка в высоких красных фесках, которые на фоне белых облаков горели, как маки на солнце. Проводив их глазами, генерал и капитан поглядели друг на друга и улыбнулись. И в улыбке генерала было, что-то детское, непосредственное.
«Улыбка — внутреннее лицо человека», — подумал Алексей.
— Сняли вы у меня с сердца камень, — сказал, поднимаясь, Кучеров, — пойдемте, я покажу вам эти проклятые списки, а когда все будет готово, сделаю, как договорились.
3Через два дня после отъезда Врангеля операция с документами, которую Алексей Хованский называл «операцией Рыжий Черт», была фактически завершена. Документы сфотографированы, запрятаны в табакерку, а пленка отправлена в Белград Ивану Абросимовичу.
Оставалось ждать, когда хранящуюся в несгораемом шкафу табакерку кто-то украдет. А чтобы форсировать события, Кучеров подал заявление об уходе. Поделился об этом с «друзьями» и назначил день отъезда через две недели.
Тем временем кончились пасхальные каникулы. Начались занятия. Корпусная жизнь вошла в свои берега.
Герцеговинское лето набирало силу. Раскаленное солнце сверкало над головой и, казалось, ни за что не хотело спускаться. Цвела акация, ее душистые белые гроздья изливали сладковато-пряный, дурманящий аромат. Тысячи пчел, ос, шмелей и даже страшных их сородичей — великанов шершней с жужжанием собирали дань, и каждое дерево гудело, как телеграфный столб весною в поле.
Кадеты готовились к экзаменам. Одни, полагаясь на счастье, штудировали четные билеты, другие — нечетные, «зубрилы» долбили всю программу, лентяи — с пятого на десятое, да и то при помощи способных. Поэтому по всему лагерю и за ним, в горах, на реке, в чахлых рощицах, где зелень и тень, можно было увидеть уткнувшегося в книгу кадета, а порой и целую группу.
Преподаватели были тоже заняты по горло в экзаменационных комиссиях и подведением итогов учебного года.
Только корпусные дамы, как обычно, томились от безделья и скуки. Особенно молодые. Ирен Скачкова выходила на прогулку первой, как только спадал жар. Так было и в этот день. Неторопливо прохаживаясь по тенистой аллейке, не теряя из виду крепостные ворота, она мурлыкала тихонько в то время все еще модный среди белого офицерства романс:
Белой акации гроздья душистые Вновь ароматом полны...Ирен не помнила родителей, и все ее детство представлялось каким-то смутным, расплывчатым пятном. Только по окончании института благородных девиц, уже семнадцатилетней девушкой, она узнала от воспитывавшей ее тетки, что ее родители и четырехлетний братик, мелкопоместные польские шляхтичи из-под Луцка, были зверски убиты знаменитым разбойником по прозванию Сметана, свирепствовавшим в ту пору в Царстве Польском и Правобережной Украине, а сама она спаслась каким-то чудом. Трехлетняя Ирен, спавшая в соседней комнате, видимо, почуяла смертельную опасность, тихонько спустилась с кроватки и юркнула в столовую, где забралась под большой обеденный стол, куда она обычно залезала, когда играла в прятки. И там, притаившись, замлела. Так и оставалась она без сознания часа четыре, пока ее не нашла возвратившаяся из деревни няня. Маленькая Ирочка ничего не помнила, казалось, какая-то непроницаемая черная вуаль отгородила прошлое. И только по ночам еще многие годы ее мучил кошмар и она просыпалась от душераздирающего крика в ушах и, цепенея от ужаса, вся в холодном поту, напряженно вслушивалась в тишину и биение собственного сердца. И долго потом не могла уснуть.