— Беспокоит меня Околов. Он весьма прилично зарабатывал, но жил скромно и даже не баловал любимицу дочь, а почти все деньги отдавал на нужды «союза». Это человек действия, он для нас опасен.
— Политическая ограниченность привела его к «закрытой работе». Он начал свою карьеру осведомителем начальника русского отдела тайной полиции Югославии Николая Губарева, не так ли? — И Абросимович вспомнил свою последнюю встречу с Губаревым, когда менял паспорт. — Какие страшные у него глаза!
— У Околова? — не понял Алексей.
— Нет, у Губарева.
— Этот самый Губарев и посоветовал председателю НТСНП, Байдалакову, взять к себе в «союз» Околова, чтобы основать в НТСНП разведку и контрразведку, — сказал Хованский. — Околов крепко сшитый, чуть сутуловатый шатен, ниже среднего роста. У него заостренное лицо, нос с небольшой горбинкой, холодный, оценивающий взгляд, чуть прищуренный из-за близорукости. Ну что еще? Глаза зеленовато-карие, неторопливая, но вовсе не ленивая походка. Он на ходу не размахивает руками. Когда сцепляет пальцы, правый большой неизменно оказывается наверху. Носит очки-пенсне — чтоб не слетели с носа...
— Одним словом, волевой, скрытный, организованный и опасный человек? — заключил Абросимович.
— Да, — согласился Хованский. — Его мнимое бескорыстие, прямота и хитрая игра — это его сильные стороны. Мы присутствуем при рождении крупного обер-шпиона и врага Советского Союза. Через годик-другой он оперится. Хорошо бы их взять уже на границе...
— Это не так просто. Мы поздно узнали об этом. Впрочем, в Варшаве к ним приставлена польская разведчица, болтливая, Зося, кажется... Она постарается об Околове и Колкове узнать все, что надо. Если им удастся перейти границу незамеченными, то взять в Советском Союзе, пожалуй, чекистам все равно будет трудно.
— Околов служит не только в разведке НТСНП, но и связан с англичанами. А те наверняка подошлют его к Блаудису, своим разведчиком они не рискнут, — произнес Хованский.
— Ну что ж, так и передадим в Москву, — согласился Иван Абросимович.
— Вы, наверное, не знаете, что Блаудис, резидент Интеллидженс сервис, тот самый Блаудис, у которого была табакерка со списками шпионской английской сети в России. Он был арестован в 1922 году чекистами в Краснодаре. Сидел в тюрьме, раскололся, но не до конца. Ведь по спискам Кучерова было обнаружено еще немало английских шпионов на юге России. И сейчас Блаудис живет в том же Краснодаре, работает пекарем на хлебозаводе. Его адрес скорее всего известен Околову. Вот если они заглянут к нему, то поймаются...
— А если не поймаются? — встревоженно сказал Иван Абросимович. — Могут чего-нибудь и натворить...
— Я думаю, Чегодову их письма из Советского Союза удастся прочитать, — засмеялся Алексей. — Только бы эта Зося сумела узнать шифр переписки. — И вдруг Хованский грустно добавил: — Сколько лет я отдаю все силы, чтобы открыть молодым людям глаза! И что же? — Алексей досадливо махнул рукой.
— Поменьше эмоций, мой дорогой! Сделал ты много, каких ребят подобрал?! Один Аркашка Попов чего стоит! С такими горы ворочать можно! Я хотел поговорить о другом. Тебе известно, как активизировалась до сих пор идущая с переменным успехом борьба РСХА[25] с Интеллидженс сервис. Действует и разведка Риббентропа, и АПА Розенберга, незаметно лишь людей Канариса. Вряд ли он предоставил вершить югославские дела майору гестапо Карлу Краусу Лоту... — улыбнулся Абросимович, заметив, как насторожился Алексей.
— Карл Краус — это шеф заграничного отдела немецкой контрразведки. Не правда ли? Он однажды уже приезжал сюда. Я его видел. И что?
— Весьма вероятно, что он явится на съезд «нацмальчиков». Хорошо было бы установить, где он живет. И скомпрометировать его! Надеюсь, он-то и выведет нас на людей хитроумного Канариса. — Абросимович вытащил пачку «Неретвы» и закурил.
Они вышли на улицу Краля Милана. Толпа была здесь уже не такая густая.
— Может, придет и Лина Габель! Никогда ее не видел. А Гелм вряд ли. Он официальное лицо, комиссар гестапо при посольстве! И еще: постарайся раздобыть списки делегатов съезда и приглашенных. — И, взяв Алексея под руку, пошел еще медленнее.
— Придется, — сказал Алексей. — Что касается людей Канариса, то к ним надо подбирать особый ключ. Адмирал придерживается оригинальных принципов.
— Знаю. Адмирал считает, что математика, сиречь логика, разведке вредит. Она воплощение прокрустова ложа разума! А разведка гуманитарная наука. Взывать к низменным страстям — в этом ее высший смысл. Ты об этом хотел сказать? — Абросимович засмеялся, остановился и, протягивая Алексею руку, продолжал: — У фашиста ставка на подлецов! Но это невысокий класс для разведки. До свидания! Увидимся после съезда. Ни пуха ни пера!
— Гав! Гав! Гав! — Алексей крепко пожал Абросимовичу руку и зашагал дальше.
Неторопливо прошел мимо русского посольства. В глубине сада белел большой «Русский дом» — дар белоэмигрантам убитого в Марселе югославского короля Александра. В нем разместилась русская гимназия, учреждения «По делам русских беженцев» и русский театр — большой зал с просторными холлами, раздевалками, курительными комнатами и подсобными помещениями.
«Здесь через два дня, — думал Алексей, — откроется съезд НТСНП, четвертый съезд «нацмальчиков». Широкие слои белой эмиграции относятся к ним иронически. Как отцы к своим несколько заблудшим, своенравным детям. Платформу их считают бездарным плагиаторством, смесью эсеровщины с фашизмом, приправленную идеями евразийцев, оснащенную «критикой» марксизма «величайшего русского философа» Льва Тихомирова и сдобренную «диалектиками духа» — Владимиром Соловьевым, Николаем Бердяевым и Сергеем Булгаковым, и все-таки находят «в общем и целом» достойной внимания, учитывая нищету и убожество буржуазной философии тридцатых годов.
Желая придать антисоветской деятельности характер политической борьбы за создание «русского национального государства», НТСНП пытается выработать «новую идеологию», базирующуюся на идеалистическом понимании развития исторических событий; непризнании первенствующего значения экономических условий жизни общества и в связи с этим выдвигает на первый план «идеи» и «личности» и воспевание национализма.
В своей газетенке они с пеной у рта отрицают существование классов, а следовательно, и классовой борьбы и утверждают, что общество развивается в результате стремления различных трудовых групп.
На съезде руководство НТСНП намеревается произвести смотр своим «офицерам революции», показать эмигрантской общественности свою мощь, обратить на себя внимание разведок, особенно немецкой, и, наконец, выставить себя единственной организацией, не только теоретически обосновывающей задачи эмиграции и будущее родины, но и ведущей непосредственную борьбу против Советской власти. Мало того, они хотят убедить широкие круги русской эмиграции в том, что НТСНП уже «приобщился» к России, что союз может уже гордиться своими борцами за идею на той стороне, как павшими, так и живыми».
Алексей неторопливо прошел мимо ярко освещенного русского ночного ресторана «Казбек». У двери в погребок стоял молодой парень в черкеске — швейцар «Казбека». Он разговаривал с мужчиной в сером костюме, который, видимо, был пьян. Заметив Хованского, он быстро отвернулся.
«Какой отвратительный тип!» — подумал Алексей, глядя на его руки, напоминающие клешни, птичью грудь, приплюснутую щучью голову. И даже вздрогнул от отвращения, услышав его блеющий смех: «Не он ли следил за мной? Не молодчик ли Берендса?»
3Михаил Александрович Георгиевский, генсек НТСНП, ушел из клуба около десяти часов вечера, условился встретиться с начальником русского отдела югославской полиции Губаревым в ресторане «Казбек».
— Опять бессонная ночь! И трата денег! Но без этого нельзя! — выходя из кабинета Байдалакова и щуря подслеповато глаза, с огорченным видом сказал генсек.
Виктор Михайлович Байдалаков хмыкнул, широко улыбнулся, показав два ряда великолепных зубов, и что-то невнятно пробормотал. Он знал, что Георгиевский врет, что любит пображничать в хорошем ресторане на «казенный счет». Генсек НТСНП, в свою очередь, знал, что Губарев матерый волк и с ним ухо нужно держать востро, тем более что через два дня открывается съезд, а разговор пойдет о японцах, немцах, польской разведке и кто знает еще о чем.