Все смыкают круг.
— Я, когда ехал, знаете о чем думал? Знаете?
— О чем? — спрашивает монах.
Ветров раздувает ноздри и шепчет:
— Яблоки тут должны поспеть!
— Это точно! — говорит отец. — У нас белый налив…
Но черный монах хлопает его по спине.
— Мы купили сегодня, утром, — говорит он, — да съели все…
— Что это как водкой от тебя пахнет, Рогов? — говорит Ветров монаху. — Теткин, а от тебя нет.
Монах отстраняется. Ветров хлопает себя по колену.
— Да, так я не об этом! Купили — съели, снова купили — снова съели… Тоска! В сад нужно забраться, понимаете, в чей-нибудь сад!
— Вот это да-а… — гудит монах, — это дело-о…
— Да зачем же?.. — растерянно спрашивает отец. — Я бы принес…
— Ах ты, Теткин, — говорит монах и обнимает отца за плечо.
— Ах ты, Теткин! — восклицает Ветров и обнимает его с другой стороны. — Не понимаешь, а такой актер! Ты пойдешь? — спрашивает он монаха и тычет ему в бороду пальцем.
— Пойду, Борис Михайлович.
— Ты пойдешь? — спрашивает он у отца.
— Он-то? — говорит монах. — Он пойдет!
Отец говорит:
— Отчего не пойти…
— Ты пойдешь? — спрашивает Ветров Ксеню.
— Нет, меня дома ждут, — говорит Ксеня.
— Ага, дома! Мамочка?
— Мамочка.
— Папочка?
— Папочка.
Ветров к Сереже:
— Ты пойдешь?
— Нет, и я не пойду.
— Предатели! — кричит Ветров, раздувая ноздри. — У-у провокаторы! Дилетанты! Снобы!
— Карьеристы они, — гудит черный монах. — Ничего, Борис Михайлыч, мы и без них пойдем.
— А они не донесут?..
— Ксеня-то? — спрашивает отец. — Нет, она не скажет…
И тут вдруг на колокольне вздрогнули, заволновались колокола. Они ударили несколько раз в беспорядке, разноголосо и умолкли, но от самого большого над городом еще долго плыл басовитый гул.
— Это что же там? — спросил Ветров.
Отец с монахом переглянулись и беспокойно задвигались.
— Мы пойдем, Борис Михайлыч, — сказал монах. — Как стемнеет, вы нас ждите…
Отец потянул его за рукав, и они, оглядываясь, торопливо пошли в сторону парка.
— У меня и фонарик есть! — крикнул Ветров.
Но отец с монахом его уже не слышали. Он достал из кармана фонарик и показал Ксене:
— Я по дороге купил, в Ногинске. Хороший фонарик. В Москве таких нет.
Ксеня сказала:
— Подумаешь, у нас тоже такие продают.
— А ты кто такая? — спросил Ветров. — Кто она такая, Сережка? Что она ко мне пристает?..
— Вот еще!.. — фыркнула Ксеня и засмеялась.
— Ты смотри у меня! — крикнул Ветров. — Я с тобой еще поговорю!..
И тут же пошел — быстро-быстро — к школе, размахивая руками и бормоча что-то себе под нос.
Вечер приходит в этот город так же, как и в другие такие города, — постепенно. Крадучись.
Сначала в боковой улице выйдут две-три хозяйки посидеть на лавке, посудачить возле своего же крыльца. Потом откуда ни возьмись потянутся вдоль заборов усталые козы. А тут и синяя вывеска зажжется на углу: «Ресторан». А там две пары каблучков процокают и белые рубашки за тополями мелькнут.
По главной улице туда и обратно пронесутся отважные мотоциклисты.
Проедет запозднившийся трактор с зажженными фарами.
И дальний автобус, весь освещенный внутри.
И после, в парке, в зеленых кронах деревьев прохрипит что-то, будто сонная птица, и призывно разнесется по окрестным улицам: «Возможно, что есть замечательный парень…» Или еще что-нибудь в этом же роде.
И вот начнут открываться калитки, парадные двери, и все, кто выйдет из них, как бы нехотя, посмеиваясь, потянутся в парк.
И далее будет все, что полагается вслед за этим, — ни больше и ни меньше, чем на столичных гуляньях.
А тем временем над городом лениво и медленно взойдет луна.
Где же были Ксеня с Сережей столько времени? Всюду. И в монастыре. И за городской заставой. И возле старинных церквей.
Идут, идут. Потом сядут. Посидят, посидят, снова пойдут.
А разговоров-то сколько у них, разговоров! Сначала она ему что-нибудь расскажет, потом он ей. А то вместе начнут, перебивая друг друга.
И про учебу, и про новые кинофильмы, и про давнее прошлое нашего государства, и даже про международную политику был у них разговор.
Наговорятся вдоволь, а потом и замолчат вместе.
— Что это вы молчите, Ксеня? — спросит Сережа.
Она ему ответит:
— Да так… А вы что молчите?
Сережа ответит:
— А я не молчу, я спрашиваю вас, почему вы молчите.
Ксеня скажет:
— И я вас спрашиваю. Значит, и я не молчу.