И тогда зрители снова захохотали. Галя тоже смеялась и поэтому больше не могла свистеть.
Эмилия Борисовна крикнула «тише!», заиграла снова, и Галя спела всю песенку, вытянув руки по швам.
— А сейчас, — снова сказала Зина, — хор девочек споет… это… ну… «Хор мальчиков» из оперы «Кармен»…
Пока хор вставал с полу и строился в ряды, сзади какая-то девочка крикнула:
— Эмилия Борисовна, а Генеральский толкается!
— Он больше не будет! — сказал Лабутин.
— А их выставить надо! — крикнули из зала. — С самого начала мешаются! И по-французски не хотели отвечать.
Эмилия Борисовна крикнула «тише», заиграла, и хор торопливо запел: «Чем же не герои мы?»
Потом показали инсценировку «Красной Шапочки». Бабушкой была Нина Зуева, внучкой — Юлька Кудияркина, а Волком — Витька Двужилов. И все трое говорили по-французски.
Публика шумела, волновалась, подсказывала слова. Только Генеральский не удержался и крикнул:
— Чего ты с ней, Витька, разговариваешь! Кусай ее, да и всё!
Тогда между первым и вторым действием Эмилия Борисовна встала из-за пианино и сказала:
— Это возмутительно, Лев Евгеньевич! Я попрошу вас этих крикунов вывести с концерта.
Лев Евгеньевич встал, развел руками и показал им на дверь. Генеральский, Лабутин и вся их компания послушно вышли.
Но ждать им долго не пришлось. После того как Волку распороли брюхо и достали оттуда Красную Шапочку, все хором спели «Марсельезу», и на этом закончился концерт.
Потом все ходили по коридору и отгадывали французские загадки. Эмилия Борисовна раздавала всем конфеты и кричала:
— Камрад, парле ву франсе!
— А что, — сказал Генеральский, — скука у них мертвецкая. Сбегал бы ты, Коля, за гармонью.
Покуда все отгадывали викторину о французских писателях, Лабутин принес из интерната гармонь. Он уселся на табурет, подставленный Генеральским, и заиграл кадриль.
— Ага-а, соломушка! — закричали все ребята. — Стройтесь в пары! Лабутин, не части!
Колька задумчиво перебирал лады, склонив голову, а по всему коридору сновали ребята, выкрикивая друг друга и разбираясь в пары.
— В чем дело? — спросила побледневшая Эмилия Борисовна у директора. — Что здесь происходит?
— Да я и сам не совсем понимаю. Кажется, кадриль собираются танцевать…
— Какая кадриль? При чем здесь кадриль! У меня же французский вечер. У нас еще прослушивание пластинок, музыкальная викторина…
— А что сделаешь? — улыбнулся Лев Евгеньевич. — Разве такое можно отменить? Великолепный танец. Может, и нам с вами встать? Я вас научу, это несложно, всего шесть колен.
— Этого еще не хватало! Шесть колен!.. Я протестую, Лев Евгеньевич! Я заявляю… я заявляю…
Но в это время Лабутин с силой растянул меха, и Генеральский, стоявший все время рядом с ним, под Колькину музыку прокричал:
И две шеренги ребят, вызывающе и весело глядя перед собой, притопывая, пошли друг на друга.
— Мне сорвали вечер, и я заявляю, что больше так работать не могу! — тихо сказала Эмилия Борисовна.
— Да полно вам, голубушка, — ответил директор. — Вечер у вас чудесный. А веселье самое только сейчас и начинается…
Но тут к директору подошла Зина Голубева и, улыбаясь, потопала перед ним.
— Вот видите, что делается? Ну как тут откажешь?.. — сказал Лев Евгеньевич. — Пардон, мадам… Мы еще с вами на эту тему поговорим.
И, опустив руки вдоль туловища, сделавшись вдруг серьезным, он пошел навстречу другой шеренге рядом с мальчишками.
ИДЕТ!..
Один раз в неделю из глухомани со странным названием Пирозеро к нам в школу приходил старый учитель Игорь Иванович Дубовецкий.
Едва его сухая благообразная фигура с тростью в руке появлялась на дороге, по всей школе слышно было:
— Идет!..
К нему никто не бежал навстречу — это было не в привычках наших ребят. Они рядком усаживались на жердях школьной изгороди и, сдержанно посматривая на дорогу, роняли редкие фразы:
— Патефон, что ли, тащит? Обратно будет оперу крутить.
— Гляди-ка, пуговицу пришил!..
— Давайте попросим, чтобы снова ночное небо наблюдать!
Мы в учительской тоже ждали Игоря Ивановича. Каждый по-своему.
Филипп Петрович с деланным безучастием распахивал во всю ширь газету, отгораживаясь от мира.
Анна Харитоновна, его супруга, хмурилась над тетрадями и безжалостно крестила их красным карандашом.