Мы свистнули Козлика, и он сказал, что сейчас выйдет. Если б мы его не позвали, он бы, наверное, целое утро читал. У Козлика даже очки для чтения. Он кудрявый и в очках. На Козлика совсем не похож. Это уже так говорится. Его вообще-то зовут Костик. Он даже по дороге в школу читает. И из школы идет читает. И на переменках читает. И в очереди в «Гастрономе» читает.
Однажды у нас был культпоход в театр. Не помню уже на какую пьесу. В антракте мы побежали в буфет. Стоим, ждем Козлика. Очередь наша подходит, а его все нет. А деньги были только у него… Ну, в общем такой читатель!
Из него, конечно, потом кто-нибудь получится. Должно получиться. Еще ведь Максим Горький сказал: «Всем хорошим во мне я обязан книге».
Козлик вышел в пионерском галстуке. Он каждое утро в галстуке выходит. Мы с Дубаревым говорим:
— Ты зачем в пионерском галстуке вышел?
— А что? — говорит Козлик. — Я ведь пионер…
— И мы пионеры. Каждый пионер. Но ведь будет жарко.
— Ничего, — говорит, — не будет жарко. А будет, так воды напьемся.
Так мы и пошли — я в футболке с закатанными рукавами (я вообще спортсменом стать хочу), Дубарев — в коричневом свитере, а Козлик — в белой рубашке и пионерском галстуке.
Козлик сказал:
— Купить бы мне сегодня новые сандалии. Отец дал мне три рубля. Вот магазины откроются, схо́дите тогда со мной?
Мы, конечно, не возражали против того, чтобы сходить с Козликом. Новые сандалии ему, конечно, были нужны. Эти у него совсем никуда не годились. Если чуть побыстрее надо было идти, они у него обязательно сваливались. Да если и просто идти, Козлик сандалиями всегда шаркал. Задники у него там стоптались или ремешки не выдерживали, не знаю, что.
У Дубарева были ботинки исправные. У него нога — во! Тридцать девятый размер.
У меня тоже нога большая, но не такая, как у Дубарева. Я этим доволен. Человек должен расти в пропорции, мне физрук говорил. Особенно, если хочет стать спортсменом. Я ношу кеды номер тридцать семь.
Глава 2
Хорошо утром со двора на улицу выйти. Наша улица полита водой, от асфальта идет парок. Воздух чистый, если, конечно, не едет какой-нибудь панелевоз. (Приладились по нашей улице панели возить. Раньше такого не было.)
Людей по утрам на улице мало. Мы однажды сосчитали: всего семнадцать человек, один, правда, с ребенком, значит, восемнадцать.
Когда мы вышли, то из другого двора нам наперерез на полной скорости выскочил «ТУМ». В прицепе у него лежала доска.
Наш дворник Файзула очень хорошо научился водить «ТУМ». Он кончал специальные курсы. Диплом у него всегда с собой в кармане, потому что мало ли что.
Файзула, когда едет на «ТУМе», обязательно всем знакомым кивает. Но нам он почему-то не кивнул.
Мы ему крикнули:
— Здравствуй, Файзула! Салям алейкум!
Но он не ответил. Может, не услыхал.
Вообще Файзула с нами за руку здоровается. Он делает это так: правую руку подает, а левой ее поддерживает. Это по-узбекски. Файзула ведь узбек.
Магазины у нас открываются в одиннадцать. А на часах, которые висят над «Оптикой», еще девяти не было. Это правильные часы.
Чтобы не терять времени понапрасну, мы решили пойти на пляж.
На пляж нужно идти через Петропавловскую крепость. Она в конце нашей улицы, и нам постоянно виден ее шпиль.
Конечно, это только так кажется, что она в конце нашей улицы. Сначала надо перейти площадь Революции, потом мостик через реку Кронверку, и тогда уж покажутся ворота с огромным царским гербом.
Но мы дошли только до площади. На ней возле нашей улицы есть дом политкаторжан.
Это очень интересный дом.
Он похож на корабль. Две его длинные боковые стены образуют острый угол, и если встать напротив этого острого угла, то можно подумать, что перед тобой нос корабля.
Но главное не в этом.
Главное, что в доме живут политкаторжане.
Полит — это политические. Так же, как в слове «политзанятия».
А каторжане — значит каторжные.
Их царское правительство посылало на каторгу за революционную деятельность. Они оттуда бегали. Их снова посылали. Они снова бегали.
Потом произошла революция. Советская власть построила для политкаторжан целый дом. Как раз напротив Петропавловской крепости, где в старое время была тюрьма.
Мы домов на своей улице даже не замечаем. Их всего тридцать восемь, и мне лично все равно, мимо какого дома идти.
Но когда я прохожу мимо этого дома, я всегда его замечаю. Иногда даже волнуюсь. Особенно, когда подумаю, что там политкаторжане живут.