Кинувшись назад, Костя в несколько шагов очутился возле сосны, где оставил свои солдатские пожитки. Кутушкин оказался одетым — когда только успел? — вещи его собраны, он сворачивал в узел его, Кости, шинель и плащ-палатку.
— Воздух воздухом, а вещички негоже кидать! — назидательно встретил он Макарычева.
Невозмутимость тамбовчанина взбесила Костю.
— К черту вещи! — крикнул он. — Диски давай!
И ринулся к «дегтяреву», прислоненному к стволу старой, в корявых трещинах сосны, — то ли пулемет в панике забыли, то ли он был бесхозным. Только бы там очутились в диске патроны, только бы… Впопыхах, еще за кронами деревьев не видя самолетов, но чувствуя их совсем близкий гул, заставлявший съежиться всем нутром, Костя рванул пулемет за ствол у дульного раструба, метнулся к поляне, на которую две минуты тому шел, чтоб умыться, и снова крикнул Кутушкину:
— Диски!.. Диски давай!
В следующую секунду словно бы уже где-то сзади возник тонкий свист, нарастал, обвально усиливаясь, будто зацепив и беспощадно выдирая какой-то нерв внутри у Кости. Бежать было трудно, подкашивались ноги, чудилось — свист вот-вот настигнет, полоснет по спине огненным кнутом, рассечет надвое. Затрещали беспорядочно винтовочные выстрелы, прошила первая гулкая очередь пулемета, — бил станковый, но звуки поглотил неимоверно вмиг выросший свист, рванул огромной силы удар, дернуло землю под ногами, тугая волна качнула воздух. Последующие взрывы сливались, воздух вибрировал — стальная пластина под ударами молота.
Оглянувшись на бегу, он увидел: там, метрах в двухстах, откуда, как ему казалось, он слышал совсем недавно стоны, все было в черном, чудовищно-вспученном месиве.
Костя добежал до поляны, поросшей травой, тронутой уже желтизной, блеснула лужица воды, еще совсем недавно такая желанная, а слева увидел надломленное на уровне глаз, поваленное дерево; вершина его при падении в двух местах перешиблась, ветви с посохшими, будто подпаленными иглами валялись в стороне. Казалось, сам случай уготовил здесь стойку для пулемета, и Костя быстро приткнул тяжелый граненый казенник на сломе дерева — пулемет удобно лег в ложбинку.
Ему просто везло, как разгоряченно, во вспыле представлял он себе, потому что, успев приладить пулемет, клацнуть затвором и дослать из диска патрон, как тройка самолетов выплыла над лесом у дальнего конца поляны. Прильнув щекой к прикладу, Костя вынес вверх ствол пулемета, нажал спусковой крючок. Не слыша выстрелов в наплывшем и все поглотившем гуле, он чувствовал только размеренно-частые толчки, отдававшиеся в плече. Самолеты приближались, гигантски вырастали, точно бы набирая высоту. Он уже видел черные их кресты на распластанных крыльях, сейчас они пройдут над головой, — и Костя, задирая ствол пулемета, давил без роздыху закостенелым пальцем спусковой крючок.
В тот самый миг, когда он с ужасом подумал, что самолеты пройдут, что он так им ничего и не сделал и они опять там, позади, сбросят бомбы на мечущихся по лесу людей, в Костином сознании одновременно отпечаталось: Кутушкин, выскочив на поляну, кособоко, открыто бежал к нему, обвешанный через плечи узлами, в руках — диски, а из чрева последнего самолета высыпались конусные предметы — уступом полетели к земле, под левым двигателем блеснул язык пламени, выметнулся дымный шлейф, уплотнялся на глазах, и самолет, клюнув носом, пошел вниз к лесу…
Свиста бомб Костя не слышал. Он не знал еще той простой закономерности, что «свистящая бомба — не твоя». Разломивший голову слепящий свет, будто от расплавленного свинца, хлынувшего в аварийно пробитую летку, и страшной силы удар оказались внезапными, — Костю отшвырнуло, точно песчинку, от сломленного дерева, и темнота сомкнулась над ним.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Привокзальный пустырь с угольным дымом, который наносило от паровоза, стоявшего под парами в голове наскоро приспособленных для перевозки людей теплушек, был запружен до отказа — больше женщинами, детьми: из Свинцовогорска и ближайших деревень отправляли первый эшелон мобилизованных. Сгрудились в беспорядке у переезда подводы — десятка два, лошади распряжены, вздергивали мордами, упрятанными в торбы с овсом, отхлестывали хвостами — отгоняли слепней и мух. Возле шлагбаума, перекрывшего переезд, стояли три стареньких пыльных полуторки, — верно, на этих повозках и машинах доставили мобилизованных из деревень. В плотной толпе пересекались, мешались голоса, где-то вспиликивала на тоскливой ноте гармошка, зачиналась песня и обрывалась — ее относило ветром: день был хотя и солнечным, но ветреным и оттого знобким не по-летнему. В толпе, живой, подвижной, приметны очажки, а то и островки: собирались семьями и покрупнее — поселками, деревнями. Стягивались вокруг мобилизованных — тех легко было признать по заплечным котомкам, по самодельным фанерным чемоданам.