В приемной Потапова сидела секретарь, сухая и бледная старушка со строгим зачесом волос, с крупноватым мужским носом — Елена Германовна, «бессолнечное растение», как звали ее за глаза, партийная, работавшая в управлении лет двадцать. Новосельцев кивнул ей, поинтересовался: есть ли Потапов?
— Товарищ Новосельцев! — она остро прищурилась, встала. — Доложу.
По поведению всезнающих вездесущих секретарш нередко можно о многом догадаться — как тебя встретят, что ждет там, за дверью кабинета, и Новосельцев по профессиональной привычке проследил за Еленой Германовной, однако ничто не насторожило его, не вызвало беспокойства: старушка сделала все сдержанно-спокойно, казалось, равнодушно, и у Новосельцева даже та пружина внутри подослабла: обойдется? У страха глаза велики?..
Потапову, нагнувшемуся над столом, сотрудник представлял какие-то бумаги — Новосельцеву бросилась в глаза круглая четкая плешина, редкие светлые волосы приглаженно сбегали с нее, будто с вершины. Потапов не подал руки, не поздоровался после того как Новосельцев в кителе, без шапки — шапку и шинель снял в передней, — вытянувшись, доложил о прибытии, он лишь сказал спокойно: «Садитесь». То ли это был тактический прием, сделано сознательно, то ли начальник управления, занятый докладом, не хотел отрываться от дела, — Новосельцев терялся в догадках, садясь на стул. Однако Потапов пророкотал, обрывая сотрудника, который лишь успел сказать: «А вот еще, товарищ начальник…»
— Ладно, ладно! Потом… — И лениво взмахнул над столом тяжелой рукой.
Пока сотрудник собирал документы в папку, Потапов молчал, после поднял взгляд на Новосельцева, бледно, без эмоций, сказал:
— Ну, с прибытием… — Глядел прямо, не отводя глаз, но без интереса, без живинки, как отметил Новосельцев, — начупр, возможно, думал о чем-то занимавшем его до прихода Новосельцева, от чего не мог еще отвлечься, но в следующий миг шевельнул литой большой головой, с рокотом набрал силу: — Это хорошо, что сами явились!
Молча кивнув, сотрудник прошел на выход, и, видно, окончательно освобождаясь от владевшего им чувства, Потапов откинулся крутыми боксерскими плечами на спинку стула, сощурился — льдистой синью сверкнули в узких прорезях яблоки глаз.
— Та-ак!.. Считаем: враг — простофиля, Иванушка-дурачок? Его не интересует, как добываем свинец? Добываем и — ладно, так?
Новосельцев молчал, еще не улавливая, куда гнул начупр, и тот, словно бы передумав, стоит ли вести так разговор, после паузы сказал просто:
— Отчет привезли? Вот сдадите его после Кирьянкину, в общую часть, — изучим! — кивнул на дверь, давая понять, что Кирьянкин только что был здесь. — А объяснения выкладывайте, послушаю! Интересно, до каких глубокомысленных выводов, оправдывающих тишь и гладь, дошли! — Он нажал сбоку стола кнопку, и тотчас старушка секретарь неслышно вошла. Новосельцев не видел ее, но чувствовал — она позади. — Степичева пригласите, — сказал Потапов мимо Новосельцева. — Пусть послушает: ваш направленец, посмотрим, согласен ли?
— Какие выводы, товарищ начальник… — начал Новосельцев, стараясь изобразить непонимание, даже смирение. — Просто реально так складывается…
— Реально! — мрачновато протянул Потапов и, увидев вошедшего Степичева, оживляясь, сказал: — Вот послушайте! В Свинцовогорске тишь да гладь. — От напряжения начупр чуть взбагровел, крупное лицо налилось резкостью. Черта эта была известна сотрудникам: Потапов, случалось, вспыхивал легко, будто спирт от спички, но «гроза», отшумев, схлынув, уходила так же скоро.
Степичев оставался спокойным, даже равнодушным — темно-смуглое нестарое лицо, с заметной проседью волосы, подбородок прочный, упрямый. Что-то таинственно-опасное крылось во всегдашнем молчаливом поведении начотдела, недаром в управлении шутили: «Скорее Иртыш вспять пойдет, чем дождаться слова от Степичева». Поговаривали: Степичев поднимался по лесенке высоко, но где-то споткнулся, — прислали сюда, в Усть-Меднокаменск.
Вспышке начупра, и верно, хватило всего нескольких секунд: подобрался в кресле, сел спокойнее, багровость схлынула, ровно ее и не было, взглянул еще колюче, хотя уже без раздражения.