— Она — охотница за деньгами, — пробормотала Северина. Почему-то даже осознание предательства не ранило ее сейчас. В конце концов, разве она сама не подозревала, что кроется за сказанным "люблю"? Разве не поэтому она так и не набралась смелости переспросить у Жулии, насколько искренним было признание? Она ощущала себя счастливой в тот момент, и в сравнение с этим счастьем не шли никакие платья.
— Она всегда хотела жить красиво, — подтвердил Ян, — даже когда только пришла в темпл неопытной нонной.
Перед глазами Северины проплыла ночь во время снегопада, первая, темная, стыдная. Искусное соблазнение и неистовое желание оказаться соблазненной. Коварно расставленная ловушка. Когда-то она сама расставляла такие же.
— Это ты посоветовал мне взять ее, — прошептала она. — Ты привел ее в мой дом.
— Я пожалел ее. После того случая бедняжка рисковала оказаться на улице. Я надеялся, что она извлекла свой урок. Кроме того, в твоем доме не было богатых мужчин для соблазнения.
— Там была богатая женщина, — рассеянно проговорила Северина.
Хромоножка оказалась на поверку не такой уж и умной. Она подделала завещание, но попалась. Она переехала в резиденцию самого наместника, но не учла, что каждое сказанное слово вернется ей ударом ножа.
— Ну так что, будем прыгать? — напомнил Ян.
Северина посмотрела на парк, на небо и на пролетающих вдалеке птиц. Видимо, от морозного воздуха тяжелая, мутная хмарь в голове прояснилась. Еще не совсем, но стало легче дышать. И жить. Жить захотелось чуть-чуть больше.
— Нет, — она понурилась, осторожно повернулась и спустилась обратно на крышу.
И тут же вскрикнула от увесистого шлепка по мягкому месту. Взвилась дикой кошкой:
— Что ты творишь? Даже мой отец никогда не бил меня.
— Теперь понятно, в чем таился корень всех бед. Иначе у тебя бы хватило ума не лезть на крышу, — Ян перехватил ее руки, притянул за плечи к себе… поцеловал…
Именно так Северина себе этот поцелуй и представляла. Горячий, медленный, нежный, чтобы забыть, как злилась секунду назад, обо всем забыть, кроме замирающего от ласки сердца и покалывания в кончиках пальцев. И себя забыть, и то, что только в сказках такое бывает. Северина требовала этого поцелуя одной зимней ночью на балконе праздничного зала, она мечтала о нем в заснеженном каре.
Но совершенно не ожидала его сейчас.
— Ты же говорил, что нельзя… — пробормотала растерянно, прижала пальцы к губам, ощутив, как заливаются краской щеки. Не от девичьего смущения, а от невозможности поверить, что все это правда, и дикого, невыносимого страха ошибиться вновь.
— Теперь можно, глупенькая моя, маленькая волчица, — прошептал Ян и поцеловал ее снова, коротко и быстро, накидывая ей на плечи свой пиджак. — Разве ты не поняла? Теперь можно.
Северина моментально вспомнила, как озябла.
— Я не вернусь, — отчаянно замотала она головой, сотрясаясь под возобновившимися ударами ветра. — Только не в эти комнаты. Только не к нему.
— Пока и не надо. — Ян обнял ее, уводя с крыши, но заглянул в глаза и твердо повторил: — Пока не надо.
— Но…
— Я все решу. Но решать эту проблему буду я со своим другом, а не ты с мужем. Поняла меня, волчица? Больше никаких резких движений.
Под напором его уверенного тона Северине оставалось только кивнуть. Происходящее казалось сном. Они вернулись на чердак, спустились по лестницам на первый этаж. Она шла, как в тумане. Ян говорил что-то подбежавшему слуге о том, что у жены наместника нервный срыв, который случился после того, как служанка на ее глазах перерезала себе горло, и времени ждать доктора нет, и они срочно едут в госпиталь сами.
Жена наместника? "Это же я", — напомнила себе Северина.
Водитель очень быстро подогнал кар, она села в салон как была, без вещей, в одном накинутом на плечи пиджаке Яна. Сам Ян оказался рядом. Он спокойно смотрел в окно, совсем как тогда, когда они возвращались через снегопад из приюта, но как только кар отъехал на достаточное расстояние от резиденции и начал петлять по городским улицам, Ян повернулся и снова поцеловал Северину.
От теплого воздуха в салоне или от реально пережитого стресса она так разомлела, что опомнилась не сразу. Гладила его по плечам, прижималась, бесстыдно, как оголодавший зверек, позволяла обнимать и ласкать себя в ответ, трогать талию, сжимать в ладони грудь через платье. И ведь правда стало можно, и от этого понимания будто тяжелый камень свалился с плеч.