— Прости меня, Дим… — тихонько прошептала она в его губы, и он не выдержал, приоткрыл рот, осторожно трогая языком кончик ее шелковистого языка, пробуя ее на вкус снова и снова, так, словно не испил ее страсть до дна каких-то полчаса назад в этой же комнате вон на том столе. — Я, правда, никого не хочу… только тебя… я же люблю тебя, дурак.
Странная она была, его девочка-скала. Любила его, больного, неправильного, искалеченного и неуравновешенного. Любила так, что позволяла пить ее ласку и нежность, как живительный источник, по многу раз на день. И в благодарность за это он постарался быть бережным и аккуратным, укладывая ее на пол.
— Я больше не могу… — простонала Петра часом позже, стискивая колени и потирая рукой низ живота, пока Димитрий неподвижно лежал рядом, расслабившись и закрыв глаза. — Я больше не могу смотреть на эти стены. Они такие чужие и холодные. Я хочу их перекрасить.
Он повернул голову, чтобы убедиться, что не ослышался, и тогда они посмотрели друг на друга и расхохотались.
Конечно, краску выбирала она сама. И конечно, даже слышать не захотела о том, чтобы пригласить мастеров для этой работы.
— Ты такой большой и сильный, Дим, — дразнилась Петра, подготавливая все для работы, — неужели не управишься с маленькой кисточкой?
— Для этого есть специально обученные люди, — ворчал он, сложив руки на груди.
В коротком джинсовом комбинезоне, надетом на белую футболку, она выглядела так, что ему еще больше хотелось утащить ее подальше от банок и валиков в соблазнительную мягкую постель.
— Ты сноб, — шутливо фыркала она, — ужасный, высокомерный сноб, который не умеет красить стены и не желает в этом признаваться.
— Я все умею, когда захочу, — шипел он, наступая, и на какое-то время скучная работа по покраске стен откладывалась. Но возвращаться к ней все же приходилось.
Дурацкие кисти объявили ему войну и отказались слушаться, а проклятая краска не желала ложиться ровно, а девочке-скале было все нипочем. Она порхала на лестницу и обратно, отдаваясь своему занятию так же страстно, как недавно отдавалась Димитрию. Наконец, горделиво подбоченилась и сверкнула глазами:
— Ну, как тебе?
— Цвет какой-то пошлый, — произнес он ровным голосом и сделал скучающее лицо.
— И никакой не пошлый, — ничуть не обиделась Петра. — Солнечный, апельсиновый, радостный цвет. Чувствуешь, как настроение сразу поднимается?
Она потянулась и мазнула его по лицу испачканными к краске пальцами, а он улучил момент и прижал ее к себе, потерся бедрами и сделал вид, что прислушивается к ощущениям:
— Вот теперь чувствую. Поднимается.
— И кто из нас еще пошлый, — она вывернулась из его рук. — Ну признайся, что тебе нравится. Признайся, а?
— Не-а, — покачал он головой, — я в этой комнате теперь вообще не усну. Она теперь мне цирковой шатер напоминает.
— Сам ты цирковой шатер, — не сдавалась Петра. — Это апельсиновый сад. Знаешь, у меня на родине апельсиновые сады занимают целые долины. Бывает, вот так стоишь на холме, смотришь вдаль, а в глазах пестро-пестро. Но больше всего мне нравилось в уборке участвовать. Такой запах от плодов. Руки потом пахнут сильно. Особенно, если увлечься и съесть штук пять. — В ее глазах впервые за долгое время появилось что-то похожее на тоску. — Знаешь, я скучаю по запаху апельсинов. Но по запаху океана скучаю больше.
Димитрий посмотрел на нее долгим взглядом. Провел ладонью по ее лицу, словно желая стереть грустные складки в уголках губ. Внутри шевельнулось что-то подспудное, какая-то мысль, которую он никак не мог ухватить, чтобы хорошенько обдумать.
— Кто ты, девочка-скала? — произнес он вполголоса. — Я ведь ничего о тебе не знаю.
— Как и я о тебе, — попыталась улыбнуться она, нежась щекой в его ладони. Тряхнула головой, сбрасывая остатки меланхолии. — Хотя нет, я уже хорошенько тебя изучила. Твой любимый цвет — черный, любимое блюдо — мясной пирог, ты обожаешь, когда тебе моют спину, и совершенно не умеешь красить стены. А еще ты — моя чайка. И вообще, у нас с тобой стопроцентное совпадение.
— Это по какой такой статистике? — хмыкнул он.
— По той самой, — важно приосанилась Петра, — по которой чайки и скалы созданы друг для друга. — И тут же взвизгнула. — Эй. Поставь меня обратно. Куда ты меня тащишь?
— Вить гнездо. Но сначала спину мне потрешь.
Отмываться от краски было приятно. Особенно, вдвоем.
Когда с ремонтом, наконец, покончили, он отвез девочку-скалу показать свободному народу. Именно ее — им, а не наоборот. Петра с неподдельным изумлением спускалась под землю, широко распахнутыми глазами изучала ходы, узлы и перевития коммуникационных труб над головой.