Эльза поняла, что Алекс не станет заниматься с ней любовью здесь, на берегу, но и не может оторваться от нее первым. Она вскочила на четвереньки, но он поймал ее за бедра, притянул к себе, заставляя вскрикнуть. Его язык коснулся ее между ног, Алекс вылизывал ее, дико, по-звериному, стоя позади нее и крепко сжимая ее колени, и Эльза приникла щекой к прохладным листьям плюща, царапая ногтями землю, громко крича и совершенно не стесняясь своих криков.
Но когда он подхватил ее на руки и понес обратно в дом, оставив фонарь валяться в траве, она затихла и спрятала лицо у него на груди. Пусть все случится. Внутри Алекса все так дрожит… он сойдет с ума, если сейчас она откажет ему.
Эльза покорно вытянулась на пледе, когда Алекс положил ее на пол в большом зале чужого заброшенного особняка. Она раздвинула ноги, удерживая его взгляд своим взглядом, и оставалась в такой позе, не шелохнувшись, пока он опустился сверху на нее.
— Я люблю тебя, Эль, — он помедлил, нежно провел пальцем по ее приоткрытым губам, словно готовясь испытать вместе с ней этот последний прыжок, это головокружительное падение и эту неведомую пугающую боль. — Я никогда не забуду, как ты стала моей.
Эльза молчала, напряженная, как струна, опасаясь, что если начнет говорить, ее решимость в очередной раз рассыплется, как карточный домик. Не дождавшись ответа, Алекс начал целовать ее, и она ощутила, как усиливается давление между ее ног, там, где он пытался осторожно проникнуть в ее тело. И вдруг дверь отлетела, ударившись о стену, яркий свет ударил им по глазам, и грубый голос приказал:
— Речной патруль. Не двигайтесь с места.
В полицейском участке, куда их доставил патруль, было жарко, но Эльзу все равно знобило. Она сидела, сцепив на коленях руки и опустив глаза, на жестком деревянном стуле для посетителей, одном из тех, что стояли в коридоре вдоль стены. Ее еще влажные и спутанные волосы лежали на одном плече, и только оказавшись в помещении, она заметила, что впопыхах неправильно застегнула платье, и, сгорая от стыда, продела пуговицы в правильные петли.
Один из полицейских, заметив, что Эльза дрожит, принес плотное шерстяное одеяло из спасательного набора для пострадавших, укрыл ей плечи и дал в руки стакан с горячим чаем. Алексу не оказали даже такого внимания — его бросили в клетку для временно задержанных наравне с прочими нарушителями, которых удалось поймать за день.
Узнав ее имя, позвонили родителям. Отец примчался довольно скоро. Эльза видела через коридор, как он остановился у стола дежурного, бросил в ее сторону короткий злой взгляд, закурил. Курить в участке наверняка не разрешалось, но молодой человек в форме не сказал благородному лаэрду ни слова и даже достал откуда-то из своих ящиков блюдце, чтобы предложить в качестве пепельницы.
Это был плохой знак. Отец всегда много курил, когда нервничал. До Эльзы долетали обрывки фраз из его тихой беседы с дежурным. Совершили проникновение на территорию и взлом исторического архитектурного памятника… разжигали огонь, создавая угрозу пожара в ветхом строении… были пойманы при попытке вступить в интимную связь…
На последних словах лицо отца стало белым, как мел. Эльза бы могла, конечно, крикнуть, что все не так. Никакого пожара бы не случилось ни от нескольких свечек, расставленных в доме, ни от фонаря, который валялся на влажной траве у берега, когда патруль прибыл. Но она уже несколько раз повторила это суровым вооруженным мужчинам, которые везли их на катере, и ее никто не послушал. Откуда они с Алексом могли знать, что чей-то старый особняк считается важным для истории? Алекс упоминал, что там мог когда-то бывать канцлер, но совершенно точно там давно никто не жил. Если дом так важен, почему там не ставили охрану и не ухаживали за ним? На эти вопросы ей никто не отвечал.
Эльза понимала: патрульные просто выполняют свою работу. Они должны следить за порядком на выделенном им участке, а это именно ее крики их привлекли. Крики и стоны, которые она издавала, когда Алекс ласкал ее у воды. Патрульный катер проходил где-то неподалеку, и их услышали. А потом увидели свет в особняке и тот злополучный брошенный ими фонарь…
Отец докурил, расплющил на блюдце уже седьмой по счету окурок с таким видом, словно сворачивал кому-то шею, затем полез в карман пиджака за бумажником. Он отсчитывал дежурному купюры, но смотрел не на него, а на дочь. Эльза узнавала этот взгляд, но никогда раньше не испытывала его на себе. Таким взглядом обычно отец смотрел только на Димитрия. Ей стало плохо, как становилось всегда, когда папа превращался из ласкового и улыбчивого волшебника в лютого и полного ненависти злодея.