Как пришла к ней эта догадка? Она едва ли сумела бы внятно объяснить. Волк не мог знать, что однажды, в далеком детстве, она уже сидела вот так, на полу, прижимая к груди больное чудовище. Воспоминания прихлынули волной, заполонив разум волчицы. Чудовище пахло, совсем как Эльза, в нем текла одна с ней кровь, но оно точно так же страдало в поисках своего лекарства, как ее бурый зверь. И точно так же вздрагивало и вздыхало в ее руках.
Она нахмурилась. Почему-то чудовище в образе маленького дрожащего мальчика заставило ее похолодеть от ужаса так, как не смог огромный оборотень.
Цирховия
Шестнадцать лет со дня затмения
Он обещал подарить ей океан — и он повез ее к океану.
Дорога предстояла неблизкая, поэтому выезжали на рассвете, в час звенящих о пробуждении колоколов, под розовой сырой дымкой летнего неба. Петра волновалась, как ребенок, и тряслась над каждой мелочью, желая сделать отдых незабываемым. Для себя она собрала чемодан, тот самый, единственный, с которым приехала, зато ему накупила всякого барахла и напихала еще в два. Уезжая, он "забыл" свои вещи у порога, и она обнаружила это, только когда они сделали первую остановку, чтобы отдохнуть и попить воды. И огорчилась не на шутку.
— Ну вот. У тебя нет даже сменной одежды, Дим. Как можно было не проверить багаж? Будешь теперь ходить голым.
Он медленно поднял на нее взгляд, и Петра осеклась, а затем порозовела до кончиков ушей.
— Что, правда? — сказала она уже другим, тихим голосом. — Твой голод ко мне не проходит ни на секунду?
Он молча пожал плечами. Кто знает, каков на самом деле его голод?
— Хорошо, — она походила на маленького смелого воробышка, когда сама обвила руками его шею. — Пусть не проходит. Я не хочу, чтобы он проходил. Я буду ходить голой вместе с тобой.
Он закрыл глаза, вжался лицом в уютное местечко над ее ключицей. Они стояли на обочине шоссе возле кукурузного поля, под куполом, полным голубого неба и белых облаков, а длинные стебли колыхались на ветерке за спиной Петры и шуршали зелеными листьями друг о друга. Такие высокие… никто не увидит, как он будет брать ее там, прямо на земле, в самом центре этого травяного океана. Это не голод, девочка-скала, это уже наваждение. Страшное, больное, исступленное желание чужого беспомощного тела.
Похоже, ни звука не сорвалось с его губ, потому что Петра продолжала.
— И ты даже не подозреваешь, на что я способна, — прошептала она ему на ухо, поглаживая волосы на его затылке, — я не сожгла те наши фотографии из темпла. Помнишь? Иногда я достаю и смотрю на них. Мне нравится на них смотреть, когда тебя долго нет рядом. Тогда я фантазирую, что мы снова… что ты меня…
Ее запал кончился, и она умолкла, наверняка краснея еще больше. Засопела носом.
— Это очень плохие фантазии, да?
— Нет, сладенькая, — кукурузное поле манило, и видение ее выгнутого тела и разведенных в стороны острых коленок никак не отпускало его, пока он с трудом повернул голову и умудрился едва лишь тронуть ртом ее губы, — твои фантазии довольно неплохи.
— Что, прямо сейчас?
— Что? — не понял он и отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо.
— Ты сказал, что хочешь меня… трахнуть, — в глазах Петры плескалось что-то непонятное. — Прямо так и сказал. Это самое слово.
— Нет. Я сказал, что мне нравятся твои фантазии.
— Нет, — ее брови сдвинулись, — ты сказал не так.
— Так и будем спорить, кто из нас прав? — вспылил он.
Петра задумчиво посмотрела на него, потом высвободилась, пошла и села в кар, аккуратно, без хлопка прикрыв за собой дверь. Он тряхнул головой, обвел взглядом волны, бегущие по верхушкам кукурузных стеблей. Они оставались такими же зелеными, а небо — голубым. Проклятый темный бог, да что с ним творится такое?
В два прыжка обогнув кар, он сел на свое место. Петра сложила руки на коленях и держала глаза опущенными, он сгреб ее в охапку, слегка дрожащую и явно готовую разреветься.
— Я сказал, что хочу тебя трахнуть, — он до сих пор не сомневался, что этого не говорил, — но имел в виду, что мечтаю заняться с тобой любовью. Ласкать тебя, сладенькая.
— Да можешь и то слово говорить, — она мгновенно откликнулась, потянулась к нему, а у него едва зубы не заскрипели от этой беззащитной доверчивости, — я не какая-нибудь там неженка, такие слова и сама знаю. Меня не это удивило, а то, каким тоном ты это сказал.
— Каким? — процедил он, стараясь не отворачиваться от ее поцелуев, которые казались в тот момент ударами кнута.