— Как будто это был не ты.
Ему удалось рассмеяться, да так, что она и сама улыбнулась, нахмуренная складка между бровей разгладилась, и мимолетная ссора превратилась в пустячное недопонимание.
— Наверно, все-таки мне послышалось, — призналась Петра, откидываясь на спинку кресла. Она выглядела слегка виноватой. — Кукуруза так шуршала, а еще когда ты меня целуешь, у меня в ушах сразу шумит и все вокруг кружится…
Они поехали дальше, перебрасываясь веселыми шутками, наслаждаясь хорошей погодой, сладким цветочным ветром с полей и узкой серой лентой шоссе, резво бегущей перед каром. Строгие ели, клены и дубы вдалеке понемногу редели, сменяясь буйными кустами жасмина и бузины, шиповника и держи-дерева. Воротник белой рубашки, которую Петра узлом связала под грудью, подпрыгивал на ее плечах, стоило лишь немного больше придвинуться к окну, а на голых коленках еще виднелись подживающие ссадины.
Он держал руль одной рукой, поглядывал то на эти коленки, то на ветер в волосах Петры и улыбался. Ссадины — вещь неприятная, но натерла их девочка-скала при весьма приятных обстоятельствах и потом лежала такая разморенная и довольная, что первым заметил и обрабатывал их именно он. И целовал уцелевшую кожу вокруг, а она пищала, что больно, но требовала еще и еще.
— С кем ты разговариваешь, Дим? — спросила Петра, и это заставило его вздрогнуть.
Она смотрела на него без тени улыбки, и воротник все так же бил по плечам, и подсохшие корочки с колен никуда не делись, но что-то в ней сильно изменилось.
— С тобой. С кем же еще? — бросил он и перевел взгляд на дорогу.
— Нет. Не со мной. Все это время я молчала.
Тогда-то он понял, что происходит. Он выключался. Выпадал на короткие промежутки, сам того не замечая. Все это время, пока ехал с ней, выпадал… но как такое возможно? Он же был осторожен, он держал себя в руках и тоже готовился к этой поездке. Не так, как Петра, по-своему, но готовился. И голос в башке не сердился, едва шелестел, глумился, хихикал иногда, но не кричал. А пока не кричал, с ним вполне удавалось справляться. Удавалось ведь? Удавалось?
— У тебя голова болит? — голос Петры звенел, она пыталась отодрать его кулак, плотно прижатый к виску, и положить эту руку на руль. Умная девочка, при такой скорости ему лучше управляться обеими руками. — Опять, Дим? Да?
— Отстань от меня, — заорал он, сам не зная, к кому обращается. — Оставь меня в покое.
— Ты злишься, потому что больно. Надо помассировать, — ее прохладные пальцы легли на его висок, но он сбросил их, как ядовитую змею.
Ничего ему уже не поможет. Голос в башке стал другим, сильнее, вкрадчивее, и даже его самый тихий шепот пробирал, казалось, до глубины сердца. "Сделай это, — едва вибрировало в мозгах, вроде и незаметно, но неумолимо, как капля точит камень, — сделай это. Сделай. Сделай, волчонок. От себя не убежишь. Сделай".
— Остановись, Дим, — наконец-то он понял, что звенит в голосе Петры. Это была сталь. Холодная и твердая, но не холоднее и тверже той, что резала ему мозги напополам. — Сворачивай на обочину. Прекрати, ты меня пугаешь.
"Убей их". Теперь голосов стало два. Они переплетались, как лианы, между собой. Один — хриплый, язвительный, властный. Другой — тихий, вкрадчивый, до отвратительного мягкий, гораздо и гораздо страшнее первого. "Убей их". "Сделай это". "Убей". "Сделай". "Убей". "Сделай".
— Что сделать? — заорал он, глядя перед собой невидящими глазами, стискивая руль вспотевшими ладонями, не понимая, чего они оба от него хотят. — Что нужно сделать? Я все сделаю.
— Остановись, Дим, — откуда-то сбоку пытался достучаться до него звонкий голос Петры. — Тебе нужно остановиться.
Впереди показался старенькая, едва пыхтящая развалюха какого-то сельского жителя, доверху груженая картофелем, морковью и репой. Темный, похожий на быстрого зверя кар Димитрия приближался к нему с неумолимой скоростью. Шоссе здесь сужалось, петляя между холмов, а овощные тюки, как назло, свисали по обеим сторонам развалюхи, занимая еще больше места вокруг.
Он нажал на клаксон с каменным выражением лица и отсутствием блеска в потемневшем взгляде. Нажал — и не отпускал, не снижая скорости, не обращая внимания на девушку возле себя. А потом наступила темнота.
Вспышка.
Петра вскидывает тонкие руки, в инстинктивном порыве закрывает голову и лицо.
— Мы умрем, Дим. Мы же сейчас разобьемся.
Темнота.
Вспышка.
Нет. Я не умру. Это ты умрешь, сладенькая. Я — бог. Я буду жить вечно. Потому что вечная жизнь — это самое страшное проклятие для такого, как я. Вечная. Жизнь. В одиночестве.