— Моя? — кажется, у него даже испарина на спине проступила от облегчения.
— Я хотела тебя остановить. Мне было неприятно, — она потупилась, мокрые щеки пылали лихорадочным румянцем, — под руку попался камень, и я ударила тебя. Два раза. Сюда…
Она потянулась и тронула кончиками пальцев его левый висок. Димитрий схватился за свою липкую щеку, скосил глаза на грудь и плечо, только теперь заметив, что весь перепачкан.
— Это самое правильное, что ты могла сделать, сладенькая, — он взял ее руку и прижался губами к этим пальцам, измазанным в его крови.
Вспомнились ее судорожные ищущие движения в траве и новая боль в его голове, очищающая и отрезвляющая. Хотелось рассмеяться и зацеловать девочку-скалу, но он побоялся испугать ее порывом.
— Но я боялась, что ты уже не очнешься… — растерялась она, — что я убила тебя…
— За это меня и убить мало.
Петра окинула его долгим взглядом. Обычно она начинала сердиться или спорить, когда он говорил о себе подобное, но теперь просто промолчала, и от этого смеяться ему сразу перехотелось.
— Теперь ты, наверно, вернешься домой в Нардинию?
Она вздохнула, развязала под грудью узел рубашки и сняла ее. Обмакнула в кристальную воду ручья. Вниз по течению поплыли длинные вишневые ленты, прозрачные и похожие на клубы дыма. Вода очищает, вода смывает. Жаль, что нельзя точно так же смыть всю грязь, что клубится в его башке.
Петра отжала ткань, вишневое и прозрачное текло между ее покрасневших от холода пальцев. Затем она повернулась и стала аккуратно вытирать кровь с его виска. Он замер, не в силах отвести взгляда от ее острой голой груди с затвердевшими сосками, от розовых пятен на плечах там, где он грубо хватал ее. На внутренней стороне ее бедер пятна были чуть лиловее — он вспомнил, как раздвигал ей ноги, и едва не застонал от этих воспоминаний.
— Думаешь, мне лучше уехать в Нардинию? — ее задумчивый голос заставил Димитрия очнуться.
Некоторое время он колебался между истовым желанием солгать и пониманием, что надо сказать правду.
— Да, — правда все-таки победила. Лиловые пятна на ее теле становились ожогами, разъедающими что-то у него внутри.
Петра снова прополоскала ткань и перешла на его шею и плечи. Ему следовало бы отбросить ее руки. Это он должен был вытирать ее. Но он сидел и пялился на ее грудь, мысленно уговаривая себя, что без него ей будет лучше. Чудовища не созданы для любви, любовь не создана для чудовищ.
— А ты хочешь, чтобы я уехала? — она оставила свое занятие и заглянула ему в глаза.
— Да, — его собственный голос казался ему скрипом наждака.
— Ты ведь сейчас врешь, Дим?
Он закрыл глаза.
— Да…
Может быть, любовь — не то, для чего он создан, и Петре будет лучше без него, но, проклятый темный бог, как же ему теперь без нее жить? Без их утренних пробуждений, голых ужинов и даже жутких мохнатых домашних тапок? Он — эгоистичное больное чудовище, но ради нее он старался стать человеком.
— Я знаю, когда ты врешь, — пальцы девочки-скалы, мокрые и прохладные, осторожно потрогали его стиснутые губы, — было трудно, но я научилась различать. И еще я знаю, когда у тебя болит голова, даже если ты пытаешься скрывать это от меня. Тебе надо показаться врачу, Дим.
— Врач тут не поможет.
— Тогда кто? Нужно искать того, кто поможет. В Нардинии есть заклинатели, которые заговаривают боль и лечат разные тяжелые болезни…
— Ты не понимаешь, сладенькая, это не болезнь, — он наклонился и опустился лицом во впадину между ее нежным животом и поджатыми коленями. Так было хорошо и так хотелось лежать вечно. — То, что ты видела сегодня, — это ломки. Меня ломает, если я долго не принимаю наркотик, на котором сижу. Я наркоман, я говорил это, а ты не слушала.
— Я слушала, глупый, — Петра была тихой и грустной, и ее пальцы, поглаживающие его затылок, тоже были тихими и грустными. — Я просто пыталась тебе помочь…
— Тогда не оставляй меня, сладенькая, — он повернул голову и прижался к ее животу губами, стиснул руками ее бедра, хватаясь подобно утопающему за свою соломинку. Он и был утопающим. Всю жизнь тонул в своей злобе и тьме. — Не уходи. Пожалуйста. Обещаю, что такого больше не повторится. Клянусь, чем хочешь. Светлым богом. Темным богом.
— Неизвестным богом из древнего темпла?
— И им тоже.
— Ты же не веришь в богов.
— Может быть, они в меня все еще верят, — его губы раздвинулись в мрачном оскале, хоть она и не могла этого видеть. — Темный — уж точно.
— Мне было страшно, Дим. Впервые за все время, что мы вместе, мне стало страшно…
— Я знаю, знаю. Я все исправлю. Останешься?