— И что? — от волнения неправильный говор у Ласки стал еще неправильнее и сильно резал слух. — Что я, совсем неспособная чтоль? Руками не смогу — другим местом зарабатывать буду.
Кажется, он так ошалел от этой новости, что даже качнул головой не в силах спорить.
— А что? — снова повторила Ласка, и в ее горле клокотали сдавленные всхлипывания. — А ты поверил, что я не такая, да? Да все мы, подземные, шалавы и шлюхи. Все одним местом торгуем. А ты не знал? Бедный, наивный, маленький лаэрдик. Да мне тебя просто трахнуть хотелося за красивое личико и за то, что чистенький был. До меня.
Она рассмеялась, зло и хрипло, будто прокуренная старая ведьма, и скорчила ему угрожающий оскал. Но за всем этим он видел тщательно спрятанные слезы.
— Ты не сможешь теперь работать, — произнес Кристоф ровным голосом, по привычке включая стоическое мужское терпение и деланое безразличие против женской истерики. — Я хочу помочь.
— Да ты уже помог, — губы Ласки кривились от отвращения, словно ее тошнило от одного вида собеседника. — Уже. Помог. Не подходи ко мне, — она отпрыгнула, как только он попытался сделать шаг. — Рожу твою благородныю видеть не могу. Блевати тянет. Да чтоб вы все, благородныя, посдыхали, как крысы от морилки. Чтоб ты сдох. Чтоб все такие же, как ты, чистенькие смазливенькие лаэрдики сдохли. Тьфу на тебя. Ненавижу вас, благородных. Ненавижу.
Их миры не просто столкнулись. Случилась катастрофа — они больше не могли сосуществовать в одной вселенной даже на расстоянии. Крис снова попытался сделать шаг, сломить настойчивостью сопротивление и незримый барьер гнева и злости, которым Ласка защищала себя, но она, прихрамывая, отбежала подальше.
— Не подходы, по шарам надаю. Любовник мой мене избил, понятночи? — всхлипнула она, и слезы потекли двумя обильными ручейками, уже не поддаваясь власти ее моральных сил. — За то, что с тобой ходыла. Так что с тобой у мене все кончено. Ты мене надоел. А ежели сильно охота, то гони деньгы, я теперь только за деньгы тебе давать буду.
— Это неправда, — покачал он головой.
— Ты что, никогда не слышал, как про нас говорят? Для нас, уличных, одним хреном больше, одним — меньше, невелика разница. А мне зарабатывать надо. Ты для меня всего лишь очередной хрен, а у меня их было уже достаточно.
Он снова замер, ощущая себя мраморной статуей, в которую дикая страдающая Ласка швыряла полными горстями грязь. Швыряла, потому что не ведала другого способа избавиться от разрывающей нутро, ненужной, ненавистной, непривычной боли. И как и тем статуям, ему оставалось только стоять под обстрелом и бороться с чувством гадливости.
— Но это же неправда… — растерянно сказал Кристоф пустому коридору, в котором уже никого не было.
А потом он увидел такой же взгляд у собственной сестры.
— Я его ненавижу, — проговорила Эльза, прикованная к больничной постели, глядя в потолок.
— Кого? Алекса? — тогда он еще хотел отомстить и мечтал порвать Алекса в клочья при встрече.
Сестра перевела на Криса взгляд, из которого забрали солнце. В ее глазах плескалось отвращение.
Их общий старший брат, делая вид, что хочет обнять младшего, всего лишь на пару сантиметров промахнулся ударом мимо его сердца. Ударил в момент, когда просил о доверии. Хладнокровно, жестоко, зло, со всей затаенной с детства ревностью, какая только в нем накопилась, а ее собралось предостаточно. Целое озеро без дна, наполненное густой черной жижей. Димитрий больше не скрывал, что всю жизнь мечтал именно об этом моменте. Пара сантиметров казалась отнюдь не милосердием — мстительной насмешкой. С сестрой он сделал кое-что похуже, Кристоф слышал ее крики.
Но он не смог. Не защитил. Рыба тоже обвинял его в этом.
И тогда Крис тоже сделал кое-что. Ночью опять шел холодный дождь, и капли веером летели с его мокрой шкуры, когда сильное волчье тело с полухрипом-полустоном врезалось в светлый мрамор. Вода слепила глаза, жгла их кислотой, лишала зрения. Кости трещали, но камень оказался более хрупкой субстанцией, чем внутренняя боль. Рушились наземь изящные складки застывших навек одеяний, отколотые кисти рук печально белели в черной жиже, испуганные лица святых молили о помощи, глядя в небо.
В небо, которое никогда не отвечает на просьбы.
Теперь-то они познают все на собственной шкуре.
Смотритель семетерия не решился даже выйти из дома и трусливо наблюдал из окна, как вдали, на фоне серого дождливого неба, нависшего над речным обрывом, воющий, хрипящий, орущий белый волк разрушает то, что искусные мастера создали здесь за много лет до его рождения.