Но как это могло быть? Виттор мертв. Давно упокоен в могиле, куда его отправила собственная жена, Ирис прекрасно помнила те похороны. Его тело долго лежало в судебном морге, потому что никто не приходил, чтобы оплатить для него семету. Такой избалованный женским вниманием и уважением друзей при жизни, после смерти Виттор оказался никому не нужен. Его тело уже готовились закопать в землю за пределами семетерия, в общей могиле для бездомных и всякого сброда, когда Ирис все же вмешалась, оплатила работу семетчика и медный кувшин. Она единственная похлопотала и о каменном надгробии. Никто с тех пор не посетил место его захоронения: ни жена, ни дети, ни друзья, ни бывшие любовницы. Никто, кроме нее.
И все же, почему он вновь ходит по земле? Неужели темный бог и ему даровал вторую жизнь за какие-то услуги? Нет, это невозможно, сила темнейшего в вопросах перерождения распространяется только в пределах сумеречного мира, именно поэтому бедняжки, желающие стать ведьмами, приходят к нему туда. Ирис умерла в сумеречном мире и Алан тоже, и поэтому темный бог с легкостью их воскресил, упокойся они в реальном мире — никто им не помог бы.
— Виттор.
Она побежала, желая его догнать, но он тоже ускорил шаг, а очередной взрыв над головами и упавшая следом завеса известковой пыли на какое-то время заставили ее в ужасе думать, что все потеряно. Кашляя и разгоняя туман руками, Ирис отчаянно напрягала зрение, пока вновь не увидела знакомую фигуру. Он ждал ее на очередном повороте. Он ведет ее, и сомнений тут быть не могло.
Так, шаг за шагом, поворот за поворотом, они и очутились в городском парке. Место воскресных увеселений для большинства горожан теперь казалось декорациями для представления в каком-нибудь театре ужасов. Застыли в прыжке карусельные лошадки, одинокий воздушный шарик чудом уцелел и вился на ветру над палаткой мороженщика, крутились уточки на подставке уличного тира и веселая гримаса клоуна на плакате зазывала всех в цирк. Людей тут не было: пока мужчины штурмовали дома аристократов и резиденцию с парламентом, женщины и дети попрятались кто куда.
Виттор открыл дверь ближайшего строения, напоследок взглянул на Ирис так, что ее сердце сжалось, и решительно вошел внутрь. Конечно, она тут же ворвалась следом. Увидела куда попала — а ведь в спешке не сообразила даже прочесть вывеску — и отшатнулась, но было поздно, чьи-то руки уже толкнули ее вперед, отражения вокруг запрыгали, голова у Ирис закружилась, и она потеряла ориентацию в пространстве.
— Нет, — закричала она, вжимая ладони в глаза плотно-плотно, чтобы не видеть.
Зеркала… повсюду зеркала, и спереди, и сзади, и под ногами, и на потолке. Зеркальный лабиринт, путаница из отражений, королевство кривых зеркал. Увеселительный аттракцион для кого-то, повод понадрывать животы от смеха, а для Ирис — кошмар. Она не могла смотреть на собственное отражение с тех самых пор, как променяла свою жизнь и жизнь Алана на обещания темного бога. Не выносила вида, и сын приноровился заменять ей зеркало, помогать привести в порядок внешний вид. Они были очень близки с ее мальчиком, может так она спровоцировала в нем "это"?
— Ирис… — позвал тихий мужской голос.
Его голос, голос Виттора. Но этого не может быть… дрожа всем телом, она собрала волю в кулак и сделала то, чего не сделала бы ни для кого другого на свете, даже для себя самой — она открыла глаза.
Снова это чудовище, жуткое, изъязвленное, покрытое бородавчатыми наростами, похожими на гроздья спелого нардинийского винограда. Открывает рот в немом крике, пучит ярко-алые глаза. Она это, Ирис, забывшая уже за много лет, как выглядит ее настоящее, такое хорошенькое в юности, лицо. Только дома в зеркале это чудовище одно, а тут, в лабиринте отражений, множится неоднократно, и со всех сторон взирают на Ирис, морщатся и кричат ее собственные жуткие копии.
— Ирис…
А он — рядом. Красивый, ничуть не изменившийся в отличие от нее. Так и в жизни получилось: она свою судьбу исковеркала, изуродовала до неузнаваемости, а ему хоть бы что. Как с гуся вода. И если бы Ольга напоследок так не попортила его мужественное лицо, не опозорила перед аристократическим обществом, жить бы еще Виттору и жить в радости и наслаждении.
— Что же ты наделала, Ирис?
Голос у него тихий, вкрадчивый. Любимый и родной до боли голос. А чудовища в зеркалах корчатся, будто льют на них кипятком или шпыняют раскаленным железом. Больно чудовищам. А он улыбается… юный, красивый, довольный.