Посол в розовом — похоже, глава делегации — выступил вперед и заговорил зычным голосом:
— Великий император, первый дракон Нардинии, Мирового океана, Раскаленных островов, Мертвых земель и Проклятой пустыни и великая императрица, первая мать Нардинии, Мирового океана, Раскаленных островов, Мертвых земель и Проклятой пустыни приветствуют великого канцлера объединенных земель Цирховии и Дардании.
Говорил он на общем языке — как хорошо, что люди придумали общий язык. Когда-то в Цирховии общались на древнедарданийском, а в Нардинии — на древненардинийском, но те времена прошли, оставив полузабытые языки жрецам да монахам. Нормальное современное общество понимает друг друга везде, даже за океаном. Но кто-то должен поправить посла, с упоением держащего речь. Димитрий — не великий канцлер, он просто наместник, просто дальний родственник настоящего правителя, случайно оказавшийся старшим в очереди на трон. Почему никто не поправляет?
Северина, которая во время приема сидела на своем положенном месте — на бархатной подушечке, брошенной на верхнюю ступень рядом с троном супруга, — осторожно повернула голову. Какое холодное лицо у Димитрия, какая неприятная улыбка у Алана, притаившегося за спиной брата и положившего руку на позолоченное изголовье. Как блестят глаза побочного сына, словно именно ему произносят хвалебную речь. Этот поправлять не станет, уж точно. Карги Ирис здесь нет, притворилась больной, и на том спасибо.
А прием обещал стать долгим. Послы явились поздравлять правителя соседней страны с минувшими празднествами в честь восхождения светлого бога — странные они, чтят не только своих, но и помнят чужих, в которых другие верят. И ведь пока все поздравления не передадут, не успокоятся, а потом еще череда вручения подарков…
Димитрий чхать на них хотел, по лицу же видно, и подарков им никогда не отправлял, и вообще вряд ли даже представление имел, когда именины у того или иного нардинийского бога. Может, министры за него суетились, обменивались делегациями? Северина всегда была так далека от правительственных дел.
Она уселась поудобнее и провернула фокус, которому научилась еще в детстве. Когда постоянно маешься от скуки в четырех стенах и не имеешь возможности наслаждаться окружающим миром, открываешь для себя другой, внутренний мир. Достаточно погрузиться в собственные мысли и мечты — и физических преград для полета души больше нет.
Кто моя плохая девочка? Кто моя маленькая волчица?
Ян умеет говорить это особым тоном, ни у кого больше такого умения нет. И любовь у него такая… неповторимая, словно золотая волна, которая накрывает с головой, окутывает, забирает все наболевшее, дарит счастье, только счастье — и ничего больше.
А ведь ее любили и раньше: отец, майстер Ингер, Эльза. Почему Северина не замечала их любви? Может, потому что сама не любила? Отношения с Димитрием не в счет, то была любовь-яд смертельной силы, разъедающая все внутренности, а хотелось любви излечивающей, дарующей крылья.
Вот они крылышки, тоненькие, прозрачные, как у бабочки, трепещут за спиной каждый раз, когда Ян шепчет: "Кто моя плохая девочка?".
Она — плохая и делала много плохого. Но станет хорошей. Изменится. Ян смеется — не верит. Он любит ее плохую. Любит. Любит. Вот она, любовь, дарующая крылья.
Отец считал Северину неразумной дочерью, майстер Ингер — влюбленной ученицей, Эльза — лучшей подругой. Они любили ее маски. Кто под маской? Кого видит Ян?
Северина и сама не подозревала, что внутри нее скрыто. Раньше думала, что там болезненный нарыв, сочащийся гноем, — он открывался каждый раз при взгляде на Димитрия. И до сих пор открывается, сказок не бывает в настоящей жизни, и, сидя подле трона мужа, она по-прежнему чувствует невидимый стальной канат, связывающий их вместе. Но рядом с Яном у нее все же случалось ощущение сказки, и бабочки с золотыми крылышками порхали в животе. И хотелось не только самой быть счастливой, хотелось видеть счастливым его, и весь мир вокруг, и даже Димитрия. Да, теперь Северина жалела мужа: одинокого, погрязшего в своей жестокости и злобе, неспособного любить. Она знала на собственной шкуре, каково это, и желала ему счастья. Не с собой — с кем-то другим. С нардинийской дикаркой, например.
Но сказок не бывает, и, похоже, та умерла. Ян при упоминании о ней мрачнел и отделывался общими фразами.
В его тайном доме на берегу реки они провели три дня. Три лучших дня в ее жизни. Он не смог уйти от нее в один теплый вечер — и не сумел покинуть на утро, и в обед, и весь следующий день. Северина не держала, не применяла хитрости и уловки, наоборот, с замирающим сердцем ждала, что вот-вот после очередного акта любви Ян оденется, пробормочет слова извинения и вновь умчится по делам. Рано или поздно ее все бросают, разве нет? А он почему-то оставался рядом.