Теперь ее пришедшие в негодность мечты сбываются.
С потолка темпла, из ночной тьмы и дымной копоти на нее смотрели: ехидно, насмешливо, вопрошающе. Ну что же ты? Радуйся, волчица. Он твой. Он хочет тебя. Ну же.
Ладонь Димитрия тяжело шлепнула по плиткам рядом с ее головой, он сам весь напрягся, рвано двинулся между широко раздвинутых бедер Северины, еще саднящих от его твердых пальцев, закусил верхнюю губу так сильно, что показались зубы. Одновременно с этим воздух ворвался в ее легкие, она с хрипом вдохнула, одной рукой царапая себе шею, другой — ему лицо. Последние судороги борьбы, которую она проиграла.
— Ш-ш-ш, — он мотнул головой, уходя от ее ногтей, наклонился, осторожно поцеловал в распахнутые, сухие, как песок, губы. — Я внутри. Чувствуешь? Нравится ощущение? Ты ведь так долго этого ждала. Каков он, вкус победы? Поделись со мной.
Она, конечно, чувствовала. Его твердый член, вошедший в ее мягкую плоть глубоко, до сладкой боли, до ощущения легкого натяжения, предела ее возможности. Его тренированное, сплошь состоящее из мышц тело, придавившее ее бедра к холодным плиткам с изображением звезд. Он играет с ней в благородного, не мучает, а дразнит ее, и от этого только хуже, потому что если бы он поступил с ней, как поступал с третьим сортом своих девок, у Северины еще оставались бы силы бороться. А так…
— Я ненавижу тебя, — простонала она, облизывая губы и стараясь выползти из-под него. — Светлый бог тебя накажет. Ты осквернил его темпл.
— Накажет? Меня? За секс с собственной женой? — Димитрий чуть вышел и легонько толкнулся в нее. С его щеки сорвалась и упала ей на грудь капелька крови. Северина невольно застонала, стискивая кулаки, потому что внизу живота разливалось удовольствие и становились непослушными, ватными ноги.
— Накажет. Обязательно, — горячо прошептала она. — Он все видит. И Огаста тоже. Она смотрит на нас.
— Ну и что. Мне кажется, ей нравится. Когда я ласкал Эльзу на их глазах, они просто смотрели. Сними платье, волчица. Я хочу видеть тебя голой.
Платье — ее последний оплот, оставаясь полуодетой, Северина могла хотя бы убеждать себя, что не до конца уступила. Но если не снять, Димитрий просто порвет все тряпки, с него станется, и тогда ей придется убегать отсюда без ничего.
— Слезь с меня, — прошипела она сквозь зубы, расстегивая пуговицы на груди.
А когда его вес перестал ощущаться сверху, размахнулась и двинула кулаком ему в челюсть. Она не сдается, она борется до конца, даже если половину партии проиграла. Димитрий зарычал за спиной от ярости, и боги по-прежнему были на его стороне. Успел, схватил уползающую Северину за лодыжку, дернул обратно, боль ударила ее в грудь. Между бедер ощущалась влага — желание ее проклятое, она ведь хотела его, не сердцем, но звериной половиной, и он это тоже понял.
Она выгнулась и закричала, когда Димитрий навалился сзади, коленями раздвинул ее ноги в разные стороны, рукой приподнял под живот. Сдернул платье через голову — кажется, не порвал, пуговицы-то она все же расстегнула. Прижался обнаженной кожей к ее спине, вонзил зубы в плечо, распластал и подчинил, как свою самку. Там, внизу, ей было не больно, хоть его член и задвигался в ней без всякой ласки и осторожности, пронзая истекающее желанием тело. Хорошо там было, сладко. "Еще… еще" — рвалось из горла само собой, с влажными шлепками соединялись тела, быстрее и быстрее, глубже и глубже.
Если бы Северина испытала этот секс в таком состоянии, в каком муж держал ее долгое время, то наверно сошла бы с ума. Сознание не выдержало бы ощущений, которые были не просто на грани — за гранью с первой же секунды. Ян часто занимался с ней любовью в последние дни, но все равно она кончила в первые же несколько минут, а когда Димитрий чуть сместил руку под ее животом и раздвинул нижние губы, чтобы коснуться между них пальцем — кончила снова. Волк и волчица созданы друг для друга лучше, чем волчица и человек.
"Пожалуйста, остановите это. Остановите это кто-нибудь", — вяло размышляла она позже, выбившись из сил. Огаста смотрела и улыбалась, пока обнаженный мужчина наслаждался лежащим у алтаря оскверненного темпла неподвижным женским телом, останавливаясь изредка, чтобы перевести дыхание, и снова продолжая. Он тоже улыбался, а кровавые следы совсем подсохли на его щеках. Как просто быть счастливым, если счастье — это всего лишь чужая боль.