Вооруженные красивыми саквояжами из мягкой телячьей кожи, они бродили по улицам и приходили на выручку тем, кто в них остро нуждался: безлимитно ссужали деньги малоимущим, оплачивали долги за спустивших все сбережения в темпле темного, обеспечивали желающим шикарную жизнь на широкую ногу. Их саквояжи, полные "вспомогательных средств", долго не пустели. А когда опустели — явилась вторая волна заморских визитеров. Не такие добрые и совсем не друзья. Вооруженные бумагами международного банка, они имели полное право забрать у "благодарных должников" все то, что в их владении еще оставалось, а если ничего не было — шли по их родственникам и знакомым. И опять же, имели право. Непрошеная помощь оказалась вдвойне дороже против обычного и аукнулась наивным бедолагам кровавыми слезами.
Поэтому Ирис понимала: если это жуткое гудение уж раздалось, если темный бог соизволил хоть краешком силуэта показаться — скоро он придет и потребует полной награды. А приходил он всегда неожиданно. Она пробовала сбегать от него, едва заслышав характерный звук, открывала сумеречные двери и прыгала через них то на людную набережную у взморья, то в богато обставленный ресторан, полный слуг, то даже прямо в личную келью настоятеля дарданийского монастыря.
Каждый раз случалось одно и то же. Ирис не учла, что для того, кто управляет целым миром, подстроить этот мир под себя не составит труда. Замирали волны у берега, чайки повисали в воздухе, как аппликации на детской картинке. Утихал звон вилок и ножей в ресторане, и красное вино, льющееся в бокал, так его и не переполняло. Слуга подавал уважаемому посетителю меню, надолго согнувшись в статическом поклоне, а дарданийский монах застывшим взглядом смотрел сквозь Ирис на свечу, вознося молитвы патрону. Улыбки на разных лицах, еще не слетевшие с губ слова — весь мир поставлен на паузу прямо в разгар кипящей жизни. И тишина. Мертвая, леденящая душу тишина вокруг. Откуда ж взяться звукам, если сам ветер переставал дуть, а море — катить воды к берегу? Только Ирис могла идти. Она могла даже бежать, кричать, звать на помощь, ощущая, как за спиной движется следом размытый, словно акварельный, силуэт, все больше приобретающий четкость.
Тогда она смирилась так же, как и с тем, что больше никогда не увидит свое лицо в зеркале. В юности, как и все девчонки, она любила перед ним вертеться. Сколько часов провела, прихорашиваясь для Виттора или вздыхая в сладких грезах о нем. Примеряла наряды, подбирая те, что наверняка ему понравятся, ведь он был требовательным и любил, чтобы все выглядело идеально. Теперь ее по-прежнему называли красивой, но Ирис оставалось только верить другим на слово. В отражении она видела то, что повергало ее в истерику и не давало ночами спать. Какая красота? Какие милые черты? Отвратительная, покрытая гнойниками кожа, налитые кровью глаза, гнилые зубы и пожелтевшие когти на руках — и это еще то малое, что Ирис сумела разглядеть мимоходом. Долго себя видеть она не выносила. Алан относился к своему облику спокойно, даже смеялся и подшучивал над ней, а Ирис так и не привыкла. Смирилась только — и запретила держать зеркала в тех местах, где проводила много времени, а в прочих случаях закрывала глаза или отворачивалась.
Так и с темным богом: она зажмуривалась или смотрела в другую сторону, когда он появлялся, как делают обреченные на гибель люди, когда на них катится огромная снежная лавина или гигантская смертоносная волна. Хорошо, что сдерживать эмоции не было нужды, его не трогали ни ее слезы, ни откровенное отвращение, написанное на лице. Он просто появлялся, пока она дрожала и плакала от ужаса, ниоткуда, и, видимо, путь из сумеречного мира в мир живых давался ему трудно, коль уж процесс происходил так медленно и постепенно. Он будто бы разрывал воздух, чтобы протиснуться сквозь него и материализоваться.
Во время посещений темный бог никогда с Ирис не говорил. Алан, правда, любил водить с ним беседы, и она не сомневалась, что помимо древнедарданийского высшее существо вполне владеет и современным единым языком. Но с ней он не общался. Зачем? Слова нужны, когда хочешь донести что-то до собеседника, найти с ним компромисс, объяснить свою позицию, что-то доказать. В ее случае никаких объяснений не требовалось, компромиссы не подразумевались. Силой мысли он мог поднять Ирис в воздух, сорвать с нее одежду, распластать так, как ему угодно. Но чаще он просто смотрел на нее своими жуткими глазами, белесыми, словно сделанными из стекла, и лишенными зрачков, и принимал те облики, которые его забавляли.