Ехали долго, кони и те успели притомиться, да и солнце, взобравшись на самую макушку неба, изрядно оттуда припекало спины. Боярин Хабар заскучал было о своей пояснице, но в это время въехавший на окраину бора Добрыня остановил коня и спешился. Все остальные с охотой последовали его примеру. Боярин Хабар уже раскатал губу на кусок припасённого в седельной сумке мяса, но дожевать ему не дали - в трёх шагах словно из-под земли вырос всадник.
- Здрав будь, Ладомир, - громко произнёс князь Владимир, поднимаясь с поваленного дерева и ставя ногу в стремя подведённого мечникам коня.
- Рад быть твоим вожатым к Перунову дому, княж Владимир, - отозвался Белый Волк.
Лесом ехать было полегче - не так жарило солнце, да и лошади шли шагом по звериным тропам, где для резвости не было места. О священной роще Перуна знали все, но допускались туда лишь избранные, в сопровождении ближников Ударяющего. И эти вожатые, как подозревал Хабар, не столько дорогу показывали, сколько путали.
Перуна в Новгороде почитали, волхвов его одаривали, но в делах домашних больше полагались на чуров, хранителей очага. В делах торговых подмогой или помехой был Стрибог, а об урожае просили чаще Даджбога. Перун помогал земледельцам дождём, но больше жаловал ратников, тех, кто искал добычу с мечом в руке.
У лесного жилища спешились. Уставших коней тут же расхватали молодцы в волчьих шкурах, многих из которых Хабар уже различал в лицо - гостили они у него на подворье в ночь перед возвращением князя. Не то, чтобы боярин боялся ночного леса, но как-то не по себе ему стало от уханья – похоже лешие расшалились в чащобе. Томили сердце Хабара предчувствия то ли неслыханной удачи, то ли печального конца. Потому
и шел он следом за кряжистым Добрыней без легкости в ногах, путаясь в выступающих из-под земли кореньях. Узенькой была тропочка, ведущая в святилище Перуна, такой узенькой, что об нее можно было порезаться, как о лезвие ножа. В затылок Хабару дышал молодой Шварт, худой и легкий на ногу. Торопился, видимо. Ухватить за хвост золотую птицу счастья. Отец его тоже был рисковым человеком, оттого, наверное, и сгинул в радимецких землях, удалью своей похваляясь. Ратное счастье – неверное счастье, а Перун-бог через раз смотрит на своих печальников.
Совсем стемнело, когда бояре вышли, наконец, к высокому тыну, который словно вырос вдруг из-под земли перед утомлёнными путниками. Ворота дрогнули и открылись без видимого человеческого участия. Прямо навстречу гостям от гонтища двинулись старцы в белых одеждах и при белых же длинных бородах, которые чуть ли не в коленях путались - волхвы Перуновы. Много о них шептались по углам, но вслух судить их никто не осмеливался. Перун в гневе за обиду, учиненную своим ближникам, мог сжечь и амбар, и дом охальника. Да и сами волхвы умели беду напророчить - случалось и скот дох, и посевы вымокали на корню. Среди Перуновых ближников выделялся один, и не бородой даже - глазами. Так и стригли они чужие лица, путая мысли и вызывая невольную дрожь в коленях. Боярин Хабар догадался, что это и есть главный Перунов кудесник Вадим.
Боярину доводилось видеть Перуновых идолов, но этот был особенно величественен. Посреди капища возвышалась огромная голова бога, вырезанная из ствола гигантского дерева. Страшен был лик Перуна, брови над глазницами насуплены, а в тех глазницах горят красные огоньки. Вокруг идола стояли молодцы в волчьих шкурах, с мечами в руках, готовые выполнить любую волю грозного бога.
Перед золотой Перуновой бородою лежал камень, рунами украшенный, и каждая руна - завет Ударяющего бога, а про что те заветы знают только волхвы, а о самом главном - кудесник Вадим.
Первым братину поднесли боярину Шварту - начали с молодшего. Отпил боярин глоток, а остатки вылил на камень. Что ему сказал седобородый кудесник, Хабар не слышал (не для чужих ушей предназначались те слова) но отошёл Шварт от камня с просветлённым лицом.
После хмельного на любом пиру закуска - боярин Ратша прямо здесь же на камне прирезал подсвинка. Кровь жертвы Перунов камень вобрал в себя полностью, не оставив на поверхности и малой капли. Красные огоньки в глазах Ударяющего бога засветились ярче, а пламя зажженного костра жадно вспыхнуло, принимая в себя обескровленного подсвинка. Вкусив мяса, Перун разохотился - огонь пошёл уже и по бороде, изрядно напугав боярина Хабара, который то ли от неожиданности, то ли от страха прикрыл глаза. А когда открыл их, то у Перунова камня Волки держали уже другую жертву. Не вдруг Хабар признал в обнажённом по пояс человеке боярина Привала, наместника Ярополка, с которым было выпито - съедено немало, а когда признал, то похолодел сердцем. Вёл себя Привал смирно, только обезумевшие круглые глаза страшно смотрели прямо в лицо княж Владимиру. А тот хоть и выглядел бледным, но твёрдо стоял на широко расставленных ногах, и только длинные пальцы нервно теребили рукоять тяжёлого варяжского меча.
Боярина Привала опрокинули навзничь на камень, и кудесник Вадим, сверкнув очами, рассек ему грудь широким ножом. Кровь боярина брызнула прямо в лицо кудеснику, но тот даже не мигнул и лица не вытер, а склонился над поверженным телом и рванул из груди трепещущий кусок мяса. Боярин Хабар отшатнулся, поражённый чудовищным зрелищем, а из глоток стоящих вокруг бояр вырвался то ли вздох, то ли беззвучный вопль. Брошенное на Перунов язык сердце завертелось, зашипело и исчезло в пасти идола. Владимир, повинуясь руке кудесника, шагнул вперёд и стал столбом в шаге от Перунова камня.
- Твоя воля и твоя власть, - сказал Вадим неожиданно густым голосом. - И никто не сможет тебя остановить на избранном пути, как нельзя остановить огненную стрелу Перуна.
Где-то в тёмном углу капища ударили в било, и сразу же вздрогнули стоящие истуканами вдоль стен Белые Волки. Било гудело всё громче и громче, и подчиняясь заданному ритму задвигались вокруг Перуна его печальники. Было в этом танце что-то завораживающее. Боярин Хабар и сам не заметил, как стал частью хоровода, а ноги его задвигались в такт Перунову сердцу. Где-то за спиной боярина обиженно взвизгнул рожок, ему басовито ответил другой, потом подключился третий, хохотнувший над обидой первого, и всё это вместе слилось в дикую, подхлёстывающую сердце музыку, которой просто нельзя было не подчиниться. И уже без всякого смущения смотрели все ещё на одну жертву у Перунова камня, и взмах Владимирова меча не заставил дрогнуть распалившиеся сердца. Боярин Хабар тоже смахнул чью-то голову, когда пришёл его черёд угодить Перуну и услышал голос Вадима у своего уха:
- Береги волчонка, в нём будущее твоего рода.
А всего на Перунов камень пало в ту ночь двадцать пять киевских мечников.
Путь от святилища Владимир проделал как во сне. Не то, чтобы пролитая кровь была первой в его жизни, но никогда даже после самой злой сечи он не чувствовал столь тяжкого похмелья. Перунова десница, опустившаяся на его плечо, была слишком тяжела. Так тяжела, что он едва на ногах устоял и с трудом успокоил взбесившееся сердце. Перун был злым богом, богом кровавым, но сулил власть и славу. А что такое князь без власти – изгой! Владимир уже пил из горькой чаши изгнания и ему хотелось верить, что осушил он её до дна.