— Вьі жертвою пали в борьбе роковой...
А надо всеми глубокой тоской и слезами
исходил голос Веры, Соломоновой невесты.
_____
Уходили на пяти пароходах. В голове —
с войсками. За ним —с грузом. В середине—
семьи уходящих. Потом — опять с грузом.
И сзади, прикрывая колонну, опять с армей-
цами и пушками.
К пристани подходили последние силы.
С сердитым гулким ревом носились по опу-
стевшим улицам ощетинившиеся по бортам
грузовики.
Твердой, четкой поступью тяжелых ног, с
ружьями на изготовку прошел отряд красно-
армейцев. Тесной кучкой, один к одному,
торопясь и не соблюдая ногу, проспешили к
пристани железнодорожники.
За крепко запертыми воротами притаился
обыватель.
В заборные щелочки злобными глазами
сверлил уходящих. Райской музыкой казался
ему тяжелый шаг красноармейцев. И, как
голодный зверь перед последним прыжком к
жертве, дрожал от нетерпения мелкой, зяб-
кой дрожью.
Андреич вышел из исполкома вместе с
Верой и Петрухиным.
Товарищ Вера, ведь не поможете
ничем. Спешите на пароход, пока не
поздно.
Вера покачала головой.
— Вы не поймете, Андреич. Я должна
попытаться узнать о Соломоне. Я успею
вернуться.
— Ну, хорошо. Алексей пойдет с вами.
Не лезьте только на рожон.
Крепко пожал руки Вере и Петрухину.
— Идите. Мне еще в горсовет заехать.
На улицу упал первый снаряд. Звонко
разорвал настороженную тишину.
Звякнули пули о каменные плиты тро-
туаров.
Быстро пробежали по направлению к
пристани два красноармейца.
Галопом, звонко куя мостовую, промчался
отряд казаков.
Где-то стукнула калитка. Зазвенело раз-
биваемое стекло.
Всклокоченный рыжий человек, в вале-
ных туфлях на босую ногу, выскочил из во-
рот. И по безлюдной улице диким визгом
понеслось:
— Братцы, казаки пришли!
Застучали ворота. Захлопали калитки.
Загремели болты открываемых ставень. Ты-
сячью голосов заговорили улицы. Запестрели
бегущими людьми.
— Держи, братцы, держи! Армеец во
двор забежал!
Бросились во двор. Сгрудились в тесном
проходе, давят друг друга. Черным вороньем
облепили забор.
А-а-а!
Высокой, тоскующей нотой взметнулся
предсмертный вопль и затерялся в зверином
реве оскалившей зубы толпы.
Озверевшие, хлебнувшие крови, с хри-
плыми криками носились по улицам.
— Лови! Держи! Бей!
— Братцы, тут комиссар жил!
Останавливались. Громили квартиры. Ло-
мали мебель. Били посуду, зеркала, стекла.
Дрались из-за дележа. Бежали дальше...
На углу сгрудились возле рабочего без
фуражки.
— Большевик, бей его!
— Что вы, братцы, я посмотреть!
— Заговаривай зубы, посмотреть!
В тесном кольце сомкнулись. Жарко ды-
шат груди... Волчьим оскалом зубы.
—- Братцы, я же вот тут живу... за
углом...
Ближе всех толстый, стриженный в скобку,
в теплом стеганом жилете поверх выпущен-
ной рубахи, серебряная цепочка через весь
живот.
Левой рукой, молча, с размаху по скуле.
— И-эх!
Ляскнули зубы. Тоненькой струйкой кровь
по подбородку.
— Бей!
Бросились, сшибли.
Сплелись в одном комке жарко с хри-
пом дышащих тел. Закружились в диком
танце.
-
У запертой двери магазина, спиной к
двери, штыком вперед — красноармеец. С ко-
лена по толпе — на выбор. Опустел под-
сумок. Влип в стену спиной. Хрипло, будто
в гору с ношей тяжелой взобрался:
— Не подходи, убью!
Мимо два солдата с бело-зелеными по-
вязками.
— Кормилец, родненький, пристрели
армейца!
Простоволосая женщина ухватила за рукав.
Жарко дышит в лицо.
— Родненький мой, миленький, при-
стрели армейца!
На ходу вскинул ружье, прицелился, вы-
стрелил.
Не глядя, побежал дальше...
Потом поодиночке и группами сводили к
реке. Снимали одежду. Чисто делали свое дело.
Обходились без пуль. Пули жалели. Шашкой,
по всем правилам военного искусства, ударить
наотмашь, потянуть к себе. Как наученьи, где
глиняная фигура заменяет человека.
Суровые и молчаливые падали в реку.
Окрашивали воду в красный цвет. Будто полот-
нища красных знамен плескались у берега.
И было так день, и два, и три.
ГЛАВА II.
В ТЮРЬМЕ.
В тюрьму из комендантского дома их ве-
ли вечером. Как колючей проволокой,
обхватило двойное кольцо. Внутри — чехи,
снаружи — казаки.
Напирала несытая толпа. Протискивалась
между лошадиными мордами, совала палками.
Бросала каменьями, плевалась.
Старуха с треплющимися по ветру седыми
космами, с тонким железным прутом в руке,
вцепилась в казака.
— Сыночек, допусти. Допусти, сыночек.
Разок ткнуть!
Казак лениво замахивается нагайкой.
— Уйди, бабка, зашибу!
в ширину, —их сорок...
Андреич, Петрухин, Соломон, Вера.
Захаров Алексей, Морозов Павел, — члены
горсовета.
Рабочие железнодорожники, взятые при
попытке взорвать бронепоезд.
Профсоюзные работники.
Молодой парень Сергей, только что при-
шедший из деревни и приставший к боль-
шевикам.
Красноармейцы.
В углу, на нарах, с завязанной головой
. - Соломон. Лицо как стена, известкой краше-
-. ная. Возле Вера. Держит руку Соломона
в своих, любовно гладит. Тихо, вполголоса,
будто дитя укачивает:
"*" Спи, мои маленький, усни.
Сладкий сон к себе мани.
Рядом Петрухин. Упорной думой сдви-
нуты брови. Временами в гневной вспышке
сжимаются кулаки. Андреич качает черной
с проседью головой. Мысли Петрухина для
него как на ладони.
— Нет. Алексей, не вырваться...
Молодой парень Сергей затосковал.
— Расстреляют, должно быть.
Андреич утешает:
— Ну, тебя за что. Тебя выпустят. По-
держат и выпустят... За что тебя, птенца
такого.
Любовно смотрит в лицо парня. Лицо у
Сергея бледное, с мягким ов?лом. Длинные,
как у монашка, волосы. Маленькая русая
бородка. Большие темно-серые лучистые
глаза.
— Как за что? Ведь и меня с ружьем
в руках взяли. Боязно мне, дяденька.
По деревенской привычке всех старше
себя зовет дяденькой.
— Дяденька, ты самый старший здесь,
покаяться хочу. Там — есть бог, нет бога, я
еше не знаю и боюсь. С вами пошел по-
тому, что со злом боролись. Было зло на
земле, я пошел против него, добра хотел
для всех. Теперь за добро умирать буду. А
про бога не знаю.
Серьезно, без усмешки, отнесся к просьбе
молодого монашка Сергея.
— Что ж, милый, если думаешь легче
будет, кайся.
Сидят на нарах, топотом неслышным
шепчутся.
Вера подозвала Петрухина . Что-то шепнула.
Петрухин подошел к двери. Позвал
в глазок
— Надзиратель!
Прилип к глазку судачий мутный глаз.
— Ну, что еще?
— Здесь женщина, дайте выйти женщине.
Парашка есть.
— Послушайте, ведь женщина!
— Жен-щи-на! Не все равно? У вас равно-
правие!
Нащупал в глазок Веру.
— Не стесняйся, касатка, вон в углу
парашка!