цам проходили патрули. Гулким топотом
отдавали мостовые, провожая конные разъ-
езды.
Испуганно в насторожившейся тишине
"взметывались голоса часовых.
— Стой! Кто идет?
Маленькая старушка, вся в черном, по
ночам не спит. Сидит у окна, смотрит в пу-
стоту безмолвной ночи. Все ждет.
— Вера... дочь моя!
Шаги под окном. Тихий стук в окно.
Заметалась, — бросилась к окну, распах-
нула.
С улицы шопот осторожный.
— Не пугайтесь, я товарищ Веры!
— Сейчас я, сейчас.
Кинулась в коридор. Путаются ноги в
подоле юбки. Дрожащие руки не найдут
задвижки у дверей.
— Я сидел вместе с Верой в одной ка-
мере. В тот вечер она просила передать
вам... Вот.
Протянул сверток. Блеснуло золото волос.
— Вера, голубка моя...
Погрузила тонкие пальцы в шелк волос,
прижалась лицом. Дрожат плечи от рыданий.
— Дочка, голубка!
Доверчиво взяла за руки высокого чер-
ного человека.
— Вы были с ней... Расскажите мне.
Долго рассказывал. А когда поднялся,
взяла его голову дрожащими руками, на-
гнула, поцеловала в лоб.
— Вы еще придете, да? Вы мне близкий,
родной. Вы были товарищем Веры.
— Приду, приду.
Вышел на улииу. Сжал голову руками.
— Эх!
Только зубами скрипнул. Поднял огром-
ный кулак, погрозил спящему городу и
исчез в темном переулке.
ГЛАВА V.
НАТАША КИСЕЛЕВА.
К ней пришли ночью. Грубыми руками пере-
ворачивали вещи, рылись в белье. Гром-
ко стучали тяжелыми сапогами, харкали на
пол. Подняли с постели шестилетнего Мишу.
Увидали на стене портрет Дмитрия.
— А-а, герой!
С злым смехом сняли со стены. Приоб-
щили к делу.
— Послушайте, оставьте портрет. На
что вам?
Офицер в наглой оскорбительной усмеш-
ке поднял брови.
— Скажите на. милость, а вам эту дрянь
на что?
У Наташи задрожали обидой побелевшие
Губы.
Миша видел, что чужой грубый дядя
обижает маму. Подбежал к матери, сжал
кулачонки.
— Не смей маму обижать!
— Ах, ты, сопляк!
Щелкнул Мишу по носу.
Миша заплакал, топнул ногой.
— Дурак, пошел вон!
Когда ушли, посадила Мишу на колени,
прижала к груди и долго плакала жгучими
слезами обиды.
Через неделю вызвали в контр-разведку.
Усатый рыжий офицер нахально смотрит
в лицо.
— Где ваш муж?
— Не знаю.
— Как же вы не знаете? Когда он уехал
из города?
— За месяц до переворота.
— Имеете от него сведения?
— Никаких.
Рассказывайте сказки! Все равно уз-
наем. Говорите, так лучше будет.
— Мне нечего говорить.
Мы и так знаем. Ваш муж был по-
слан комитетом с поручением в штаб округа.
Там его оставили работать и дали команд-
ную должность. При отступлении ему пору-
чили командованье западным фронтом. Не
так ли?
— Вы знаете больше меня.
— Да, знаем. Мы знаем также и то, что
вы собирались переехать к мужу, но не успе-
ли. Не так ли?
— Вы все знаете.
— Не правда ли? Так как же, имеете вы
от мужа известия?
— Никаких.
— Лучше говорите сами, иначе мы вы-
нуждены будем вас арестовать.
— Арестуйте.
Из контр-разведки вышла взволнованная.
Дмитрий жив, жив. Если бы он был
убит при отступлении, зачем бы им тогда
допытываться, нет ли о нем каких сведений?
Ясно, что жив. Может быть, ранен, болен, но
не убит, не убит.
Домой шла почти бегом. Была маленькая
надежда, и она окрыляла. Дома бросилась
к Мише, схватила на руки, зацеловала.
— Миша, Миша, папа наш жив, жив!
— А где он?
В радостном порыве нагнулась к сыну,
шепнула на ухо:
— С большевиками ушел!
Миша задумчиво кивнул головой.
— А он придет?
— Придет, Мишенька, обязательно при-
дет. Только молчи, будь умным.
Миша опять кивнул молча, сосредото-
ченно.
Жить становилось все хуже и хуже. Не-
достаток сказывался во всем. Пришлось пере-
стать покупать для Миши молоко.
— Мама, ты что молока не купишь?
Я молока хочу!
— Денег, Миша, нет.
— А почему денег нет?
— Не работаем мы с тобой. Вот погоди,
найду работу и деньги будут.
— Тогда и молока купишь?
— Куплю, Мишенька.
— Ну, ищи скорей работу.
И без того бегала каждый день по боль-
шому шумному городу. Знакомые, через ко-
торых можно было бы получить работу, боя-
лись через Наташу попасть под подозрение
контр-разведки. А те, которые не боялись,
ничем не могли помочь. Через каждую не-
делю таскали в контр-разведку. Глумились.
Но росла твердая уверенность, что Дми-
трий жив...
Кое-как удалось устроиться на службу
в кооператив. Только было вздохнула сво-
бодней, вызывают в правление. Показывают
бумажку.
— Вот, Наталья Федоровна, смотрите.
Очень сожалеем, но видите сами — приказ:
причастных к большевизму на службе не
держать. С удовольствием, конечно, но по-
нимаете...
Грустно улыбнулась.
— Да, понимаю.
Утром Миша спрашивает.
— Мама, ты что в кооператив не идешь?
— Так, Миша.
— У тебя головка болит?
— Нет, Миша, не болит.
Глотала слезы, делала веселое лицо. Тща-
тельно осматривала комнату, рылась в белье, —
все искала, что можно отнести на толкучку...
По ночам тихо плакала. Тоскливо звала:
— Митя, Митя!
Хоть бы что-нибудь узнать. Жив ли?
Успел ли уйти? Поехать в тот город, где
был Дмитрий при перевороте. Но куда
обратиться, к кому? Она никого не знает там.
Знакомые посоветовали:
— Поезжайте. Там скорее что-нибудь
узнаете. Здесь вам все равно контр-развед-
ка житья не даст.
Продала все, что можно было продать,
собрала денег на дорогу. Ночью знакомые
посадили на пароход...
Миша бегал по палубе, заглядывал во все
углы, сбегал вниз. Все было так занятно.
Пароход носом вздымал воду, и волны с бе-
лыми гребнями шумно лизали нос и борта
парохода. На носу человек в синей рубахе,
воротник с белыми полосками, с длинной пал-
кой в руках. То-и-дело опускает палку в воду.
— Четыре!., четыре с половиной!.. Че-
тыре с половиной!., пять!
Внизу, в яме, обнесенной железной ре-
шоткой, жарко дышит машина, быстро вер-
тится огромное светлое колесо. Миша со
страхом смотрит вниз, через решотку, боясь
подходить близко.
— Что, малец, боишься?
Рядом с Мишей высокий дядя с черной
бородой. С виду дядя сердитый, а глаза гля-
дят ласково.
— Боюсь.
Взял Мишу за руку, подвел к решотке. На
дне ямы у шумящей машины двигался чело-
век, черный, как трубочист, стряпкой в руке.
— Трубочист, — сказал Миша.
Незнакомый дядя рассмеялся.
— Нет, машинист. Этот человек упра-
вляет машиной и двигает наш пароход.
— Мой папа тоже машинист.
— А где твой папа?
Миша поглядел на дядю, вспомнил, что
мама не велела говорить. Дядя смотрел на
Мишу добрыми глазами, улыбался, гладил
по кудрявой головенке.
„Дядя добрый", — подумал Миша и ска-
зал доверчиво:
— С большевиками ушел. А к нам ночью
все солдаты приходили, на маму кричали.
Мама все плакала. Теперь мы едем в дру-