Мистер Ни за какие коврижки
Мистер Ни за ради своей мамочки
Мистер Ни за мир во всем мире
Однако в целом ученицы школы Святого Иуды придерживались старых проверенных формулировок. Райан не слышал, о чем судачат школьницы в женских раздевалках, зато слышала Клара. Она знала, как честят объект ее страсти, и держала ухо востро – во время таких разговоров среди пота, спортивных топиков и взмахов мокрых полотенец его акции падали ниже некуда.
– Господи, ты не слушаешь. Я говорю, а если бы он был последним человеком на земле!
– Я бы все равно не стала.
– Куда б ты делась!
– Но представь: весь гребаный мир разнесло бомбой, как Японию, так? И все привлекательные мужчины, все наезднички, как твой Ники Лэрд, все они погибли. Поджарились до корочки. Остался только Райан Топс да кучка тараканов.
– По мне, лучше спать с тараканами.
По непопулярности в школе Святого Иуды Райан мог сравниться разве что с Кларой. Отправляя Клару в первый раз на занятия, мать засунула ей в сумку две сотни экземпляров «Сторожевой башни» и напутствовала на труды во славу Господа «в этом логове дьявола». Изо дня в день Клара, опустив голову, слонялась по школе и совала всем журналы, бормоча «Да спасет вас Иегова»; высоченная чернокожая миссионерка в гольфах пыталась обратить шестьсот католиков в свидетелей Иеговы – в школе, где подвергали остракизму за чересчур заметный прыщ, это равнялось социальной прокаженности.
Итак, Райан был красный как рак. А Клара – черная как трубочист. О веснушках Райана грезил каждый любитель дартса. Клара же могла обкусать яблоко передними зубами, ни разу не коснувшись его языком. Этого им не прощали даже католики (а ведь католики дают прощение примерно так же, как политики дают обещания, а шлюхи попросту дают); даже святой Иуда, которому с первого века вменили в обязанность помогать людям в безнадежных делах (должно быть, сыграло свою роль имя), не решался здесь вмешаться.
Каждый день в пять часов, когда Клара сидела дома над Евангелиями или над сочинением брошюры о мерзостях языческого кровосмешения, Райан Топс, возвращаясь к себе, проносился на мотороллере мимо ее открытого окна. Гостиная Боуденов помещалась ниже уровня мостовой, к тому же обзору мешали решетки на окнах. Обычно Клара видела ноги, колеса, выхлопы проезжающих машин, мелькающие зонты. Но ей хватало и таких обрывочных впечатлений; живое воображение расцвечивало грустью обтрепанные кружева, штопаные носки, знававшие лучшие времена сумки с длинными ручками. Однако ничто не трогало ее так, как вид удаляющейся выхлопной трубы его мотороллера. Не умея назвать возникающее у нее при этом тайное урчание внизу живота, она звала его Духом Господним. Кларе казалось, что ей каким-то образом предстоит спасти язычника Райана Топса. Она хотела прижать этого парня к своей груди и не отпускать, ограждая от вездесущих искушений, пока не придет день его спасения. (Но не было ли у нее где-то пониже живота – где-то в запретных глубинах – бессознательной надежды, что Райан Топс спасет ее?)
Стоило Гортензии Боуден застать дочь у забранного решеткой окна, где та мечтательно прислушивалась к затихающему шуму мотора, держа на коленях Новую Библию[6], которую листал ветер, – она вперяла взгляд в пространство над ее головой и призывала вспомнить о том, что только 144 тысячи свидетелей Иеговы будут допущены к престолу Божьему в Судный день. И среди помазанников не сыщется места для всяких гадких типов на мотоциклах.
– Можно попытаться его…
– Некоторые люди, – фыркала Гортензия, – успели столько всего нагрешить, что поздно им появляться пред очами Иеговы. Эту честь надобно заработать. Преданностью и ревностным служением. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Матфей 5:8. Так ведь, Даркус?