1 октября 1974. Задержали. Оставили на сорок пять минут после уроков (на музыке сказала, что Роджер Долтри[15] гениальнее Иоганна Себастьяна Баха), и в результате Клара опоздала на встречу с Райаном в четыре часа на углу улицы Линэн. Когда она вышла из школы, уже смеркалось и было жутко холодно; по гниющим осенним листьям она без толку обегала всю улицу Линэн. С содроганием Клара приближалась к родному дому, по пути давая Господу множество безмолвных обетов (Я больше не буду заниматься сексом, не сделаю ни одной затяжки, не надену юбку выше колен) — только бы Он сделал так, чтобы Райан Топпс, спасаясь от ветра, не позвонил в дверь ее матери.
— Клара! Не стой на холоде!
Таким голосом Гортензия обычно разговаривала при посторонних — с пасторами, например, или белыми женщинами, тогда речь ее становилась на удивление четкой.
Клара закрыла за собой входную дверь и, замирая от ужаса, прошла мимо Иисуса, который плакал (а потом перестал), через гостиную в кухню.
— Боже милостивый, просто дикая кошка какая-то, м-м?
— М-м, — отозвался Райан, с довольным видом уплетая акки[16] и соленую рыбу за маленьким кухонным столом.
Клара застыла на месте, закусила нижнюю губу.
— Что ты здесь делаешь?
— Ха! — почти торжествующе воскликнула Гортензия. — Думаешь, от меня можно вечно прятать своих друзей? Парень закоченел, я его впустила, мы славненько поболтали, верно, молодой человек?
— М-м, да, миссис Боуден.
— Ну-ну, не надо делать такое испуганное лицо. Будто я его съесть собиралась или еще чего, а, Райан? — сказала Гортензия с таким довольным видом, какого раньше за ней не наблюдалось.
— Ага, — ухмыльнулся Райан. И оба они, Райан Топпс и мать Клары, покатились со смеху.
Пожалуй, ничто так не убивает нежные чувства, как закадычная дружба любовника с матерью его возлюбленной. Вечера темнели и укорачивались, Райана все труднее было выудить из толпы, ежедневно в три тридцать возникавшей у школьных ворот, и расстроенная Клара долго шла домой. А дома, за кухонным столом, восседал Райан и оживленно болтал с Гортензией, поглощая изобильную снедь хозяюшки Боуден: акки и соленую рыбу, вяленую говядину, цыплят с рисом и горохом, имбирные пироги и кокосовое мороженое.
Их беседа с глазу на глаз текла рекой, но совершенно иссякала, стоило Кларе повернуть ключ в двери и дойти до кухни. Словно застигнутые врасплох дети, они надувались, повисало неловкое молчание, а затем Райан извинялся и уходил. А еще она стала замечать, что они как-то по-особенному на нее смотрят — с жалостью, что ли, или снисхождением; мало того: они стали критиковать ее теперешнюю молодежную яркую манеру одеваться, а сам Райан — что это с ним такое? — отказался от водолазок, в школе избегал общения с Кларой и купил галстук.
Разумеется, Клара узнала обо всем последней, как мать о ребенке-наркомане или соседи о живущем под боком серийном убийце. Когда-то она знала о Райане все даже раньше его самого, была эдаким райановедом. Теперь же ей пришлось подслушивать ирландок, которые утверждали, что Клара Боуден и Райан Топпс больше не гуляют — нет-нет, между ними все кончено.
Если Клара и видела, что происходит, то старалась этому не верить. Когда она застала на кухне Райана, обложенного брошюрами, — и Гортензия поспешно сгребла их и засунула в карман фартука, — Клара велела себе об этом забыть. Не прошло и месяца, как Кларе, которой удалось уломать скорбного Райана покориться природе в неисправном туалете, пришлось зажмуриваться, дабы не видеть того, чего ей видеть не хотелось. Но он там был, и когда Райан наклонился к крану, блеснул серебряным огонечком, едва различимым в тусклом свете; невероятно, но факт — серебряный огонечек от маленького серебряного креста.