И Клара с Алсаной одновременно кладут руки на животы — случайное совпадение, которое вполне возможно, когда людей объединяет схожий опыт.
Нина пытается загладить свою вину:
— Да… э-э… Вы уже выбрали имена? Какие варианты?
Алсана уже все решила:
— Мина и Малана, если будут девочки, и Маджид и Миллат, если мальчики. «М» — хорошая буква, сильная. Махатма, Мухаммед и этот странный мистер Моркомб из «Моркомб и Мудрец».[24] Такой букве можно доверять.
Но Клара выбирает имя более осмотрительно. Ей кажется, что дать имя — значит взять на себя страшную ответственность, божественную задачу, которая не по силам простому смертному.
— Если будет девочка, я, наверно, назову ее Айри. На нашем языке это означает, что все о’кей, без проблем, спокойно, мирно, понимаете?
Прежде чем Клара заканчивает фразу, Алсана приходит в ужас:
— «О’кей»? И это имя для ребенка? С тем же успехом можешь назвать ее «Не-хотите-ли-сэр-заказать-и-пападамы?» или «Чудесная-погода-не-правда-ли?».
— Арчи нравится имя Сара. Вообще-то в этом имени нет ничего плохого, но и хорошего тоже мало. Пусть это и чудо, что жена Авраама…
— Ибрагима, — поправляет Алсана, скорее машинально, чем из религиозного педантизма. — По милости Аллаха принялась рожать детей одного за другим, как только ей стукнуло сто.
И тут Нина, недовольная тем, какой оборот принимает разговор, заявляет:
— А мне нравится «Айри». Классное имя. Необычное.
Алсана хмыкнула.
— Подумать только! Да что Арчибальд понимает в классных и необычных вещах?! Я бы на твоем месте, милочка Алсана похлопывает Клару по колену, — назвала ее Сарой, и точка. Иногда надо уступать мужчинам. Чтобы не было… — она машет руками, изображая яростную ссору, — чтобы не было скандала.
Нина делает из шарфа чадру, хлопает густыми ресницами и говорит с сильным восточным акцентом:
— Да-да, тетенька, маленькая покорная индийская женщина. Вы с ним не разговариваете, он тебе только приказывает. Вы ругаетесь, кричите, но не слышите друг друга. И в итоге он побеждает, ведь он делает что хочет и когда хочет. И в половине случаев ты не знаешь даже, где он, чем занят, что чувствует. На дворе семьдесят пятый год, Алси. Теперь нельзя так строить отношения. Тут нельзя жить так, как дома. На Западе мужчина и женщина должны слышать друг друга, должны общаться, иначе… — Нина взмахивает руками, изображая ядерный взрыв.
— Какая ерунда! — торжественно изрекает Алсана, закрывая глаза и качая головой. — Это ты меня не слышишь. Во имя Аллаха, я обращаюсь с людьми так же, как они со мной. Почему ты думаешь, что мне интересно, чем он занят? Думаешь, я хочу знать! На самом деле, если ты хочешь, чтобы брак не распался, нечего вести эти бесконечные разговоры, разговоры, разговоры. Не нужны все эти «Я такой-то» и «А в душе я такой-то» — прямо как в газетах, все эти разоблачения, особенно если твой муж старый, морщинистый, разваливается на куски. Тогда уже не хочется копаться в его грязном белье и знать, чей скелет гремит костями в шкафу.
Нина хмурится, Клара не может придумать, что на это возразить, и Алсана снова раздает рис.
— Более того, — продолжает Алсана, складывая свои полные руки под грудью. Она рада, что удается порассуждать на тему, столь близкую к ее будущему ребенку. — В наших семьях знают, что самое важное в браке — это молчание, то, чего не говоришь.
Все три женщины выросли в строгих религиозных семьях, где Бог непременно появлялся за обедом, проникал в каждую детскую игру, сидел в позе лотоса с факелом в руках у супружеской кровати и следил, чтобы не было ничего неприличного.
— Скажем прямо, — насмешливо обращается Нина к Алсане, — ты считаешь, что здоровое угнетение полезно для семейной жизни.
Алсана тут же выходит из себя.
— Угнетение! Бессмысленное слово! Я тебе говорю про обычный здравый смысл. Что из себя представляет мой муж? И ее тоже? — она кивает на Клару. — К тому времени, как мы родились, они прожили на этой земле уже двадцать пять лет. Кто они? На что способны? В чьей крови их руки? Какие мерзкие тайны они хранят? Кто знает? — Она вскидывает руки — и эти вопросы, вспорхнув, улетают вместе со стаей воробьев в нездоровый воздух Килберна. — Чего ты не понимаешь, моя Позорная Племянница, чего вообще все ваше поколение не понимает, так это…
При этих словах изо рта у Нины вылетает кусочек лука — она спешит возразить Алсане:
— Мое поколение? Да ты, блин, всего на два года меня старше, Алси!
Но Алсана продолжает, не обращая на нее внимания, рубя рукой воздух, как грязный язык Позорной Племянницы: