— Карюш депка, жирнай!..
Взрыв хохота сопровождал эти слова, только Мартын крепился и спрашивал:
— Жирный, говоришь?..
Но тут обыкновенно и он не мог сдержаться и казарма долго тряслась от хохота, но Ахъямка, сообразив, наконец, что сказал что-то смешное, обижался, брал ружье и уходил на охоту.
Сегодня Лушка сама прибежала к нему в казарму, когда весь народ был на работе, и сказала, чтоб он принес дичи.
— Гости, вишь, будут. Барыня пашкетный пирог заказала, чтоб с рябчиками.
И вот тогда-то Ахъямка изловчился, поймал Лушку в охапку, прижал ей руки и долго, взасос, поцеловал.
Правда, Лушка смазала его за это кулаком по лицу, назвала татарской образиной и убежала, но при том никого не было, никто не засмеялся и Ахъямка был доволен собой.
Вот и сейчас он гнусит себе под нос свою песню, а сам думает, как ловко он схватил Лушку, облапил ее поперек, прижал к себе, точно перину и как это было ему приятно.
Воображение так разыгралось у Ахъямки, что он неожиданно остановился под елью и громко сказал:
— Женился нада!..
Но тут мысли его омрачились.
Он вспомнил, как вчера конюх Мартын отвел его в сторону и под хохот казармы таинственно предупредил:
— Мотри, паря, Лушка-то что-то больно зачастила к фершалу. Знать-то, она не за лекарствами к ему бегат.
Вспомнил Ахъямка это и ревниво стал сравнивать себя с «фершалом».
Тот был здоровый, рослый и краснолицый детина-хохол из ротных фельдшеров. Правда, он был хром, с раздвоенной, как у зайца, верхней губой и сизым от пристрастия к водке носом, но зато он хорошо играл на гармонии и пел песню про лучинушку.
Вспомнил Ахъямка свое курносое и скуластое лицо с черными узкими раскосыми глазами и черным же небольшим усом, и сравнение сделал не в пользу фельдшера.
Однако в нем поднялась злоба на соперника за то, что он хорошо играет на гармошке и поет заунывные песни, а Лушка любит музыку. Вот, может быть, и сейчас Лушка сидит у «фершала» и слушает «Лучинушку», подперев щеку двумя пальцами, а Ахъямка вот в лесу глухарей ищет.
И опять, как давеча, Ахъямка внезапно остановился и прошипел:
— Хрумой заис, язби ева!..
В эго время впереди недалеко вылетела пара глухарей, и Ахъямка бросился за ними, позабыв и Лушку и счастливого соперника.
К фельдшеру, Акиму Павлычу, пришла Лушка.
Она давно управилась и подала обед господам. После обеда барин с барыней уехали на соседний прииск играть в карты. Лушка знала, что они приедут лишь на другой день и, убравшись с посудой, пришла к Акиму Павлычу.
Аким Павлыч сидел в своей комнате рядом с лазаретом на полу, на грязном и пахнувшем йодоформом лазаретном сеннике, и допивал вторую полбутылку водки.
Перед тем, как выпить рюмку водки, Аким Павлыч, как бы в раздумий, спрашивал себя:
— А щось воно таке зо мной буде, колы я ще трохы дребалызну?
И тут же отвечал:
— А побачимо.
Потом наливал рюмку и подносил ее ко рту и между ним и рюмкой происходил анекдотический на Украйне диалог.
Аким Лазлыч сердитым басом спрашивал рюмку:
— Кто ты?
Водка в рюмке, как я следует говорить даме, отвечала самым высоким фальцетом:
— Aqua vita!
— А з чого ты? — не менее грозно вопрошал Аким Павлыч.
— З жита!
— А видкеля ты?
— З неба!
— А куда ты? — еще грознее спрашивал Аким Павлыч.
Но водке уже надоел опрос Акима Павлыча и она сердито отвечала:
— А туда, куда мне треба!
Тут Аким Павлыч окончательно выходил из себя.
— А пачпорт е?! — ревел он.
Водка сразу падала духом и жалобным голосом пищала:
— Нема!
— А, нема! — злорадствовал Аким Павлыч и, скорчив грозную мину, выпивал рюмку, приговаривая внушительно:
— Так ось же тоби и тюрьма!
Когда вошла Лушка, Аким Павлыч вскочил и галантно раскланялся.
— Пожалуйте, сударыня!
— Пожалуста, без выражениев, — кокетничала Лушка, — вы всегда что-нибудь скажете такое…
— Что мы говорим такое? мы к вам по этикету обошлись, а не то, чтобы как, — обидчиво сказал Аким Павлыч.
— Ну, ладно, не сердитесь, Акимочка, я ведь к тебе на целую ночку, наши-то уехамши, — ласково пропела Лушка.
Фельдшер довольно загромыхал.
— О то гарно! От бисова дивчина, погуляемо, выпьемо, пожартуемось!
И изо всей силы хватил гостью ладонью пониже спины.
Но Лушка только взвизгнула, получив такое доказательство любви, и бросилась целоваться с Акимом Павлычем.