В ряду развлечений, разрешенных властями на «Неверсинке», были фехтование на палках, кулачный бой, молот и наковальня и бодание. Все они находились под непосредственным надзором капитана, иначе, принимая во внимание несчастные случаи, к которым они иной раз приводили, их, конечно, строго бы запретили. Любопытное совпадение: всюду, где командир корабля не является поклонником всяких кулакиад, команда его редко увлекается подобными забавами.
Фехтование на палках, как всякий знает, очаровательное времяпрепровождение, заключающееся в том, что двое становятся друг против друга на расстоянии нескольких футов и молотят друг друга длинными палками по башке. Упражнение это в высшей степени увлекательное, пока вам не попало, но полученный удар, по мнению разумных людей, сводит на нет все удовольствие. Когда этим спортом занимаются знатоки, они надевают на головы тяжелые проволочные шлемы, чтобы ослабить силу удара. Но единственными шлемами наших матросов были те, какими снабдила их природа. Палками служили их длинные прибойники.
Кулачный бой отличается от предыдущего развлечения лишь тем, что палки тут не деревянные, а костяные. Двое стоят друг против друга и мутузят друг друга кулаками (твердый пучок костяшек, скрепленных прочно с предплечьем, которые можно по желанию их обладателя собирать в шар или растопыривать), пока один из них, находя, что он уж достаточно отлуплен, не запросит пардона.
Молот и наковальня у любителей означает следующее. Пациент № 1 ставится на четвереньки и стоит в этой позе, между тем как пациента № 2 берут за ноги и за руки и задницей его бьют об зад пациента № 1, пока тот от силы удара не полетит по палубе.
Для бодания в том виде, в котором оно поощрялось капитаном Кларетом, требовалось обязательно участие двух негров (белые для этого непригодны). Они должны были бодаться, как два барана. Это развлечение пользовалось особой любовью капитана. Во время собак капитан постоянно вызывал Розовую Воду и Майский День на подветренную часть шкафута, чтобы полюбоваться, как они будут стукаться черепами; это благотворно действовало на его самочувствие.
Майский День был чистопородным негробыком, как его прозвали матросы; череп у него был что твой чайный котел, почему он был крайне привержен к этой забаве. А вот Розовая Вода, стройный и довольно красивый мулат, просто ее ненавидел. Но против командира не попрешь. Так что, едва подавалась команда, Розовой Воде волей-неволей приходилось обороняться, иначе бы Майский День попросту незамедлительно выбодал бы его через порт в море. Я от души жалел несчастного мулата. Но после одной из таких гладиаторских сцен жалость моя сменилась возмущением.
Под влиянием искреннего, хоть и не высказываемого вслух, одобрения командира Майский День начал презирать Розовую Воду за трусость — у этого парня, дескать, одни мозги, а черепа никакого, между тем как он, Майский День, великий воин — один череп, мозгов и в помине нет.
И вот, после того как они бодали друг друга целый вечер капитану на потеху, Майский День конфиденциально сообщил Розовой Воде, что он считает его чернозадым, а это у некоторых негров почитается величайшим оскорблением. Вскипев от обиды, Розовая Вода дал понять Майскому Дню, что он находится в совершенном заблуждении; ибо его матушка, черная рабыня, была любовницей виргинского плантатора, принадлежащего к одному из самых старинных родов штата. За этим наивным разъяснением последовало другое оскорбительное замечание; слово за слово они наконец дошли до смертного боя.
Начальник полиции поймал их на месте преступления и привел на судилище. Капитан вышел вперед.
— Бросдиде, сэр, — сказал бедный Розовая Вода. — Бзе божло од эдого бодания. Майзкий День нанез мне 'зкорбление [366].
— Начальник полиции, — произнес командир, — вы собственными глазами видели, как они дрались?
— Так точно, сэр, — ответил начальник полиции, козырнув.
— Поставьте люки, — сказал командир. — Я покажу вам обоим, что хоть время от времени я и даю вам побаловаться, но никаких драк не допущу. Выполняйте свои обязанности, боцманмат!
И обоих выдрали.
Справедливость требует отметить, что, хотя Майский День и был явным любимцем командира (во всяком случае, пока он был на ринге), тот не сделал ему ни малейшей поблажки — факт, мимо которого пройти нельзя. Он самым беспристрастным образом велел всыпать обоим неграм по первое число.
Как и в тот раз у мыса Горн, когда тотчас же вслед за театральным представлением последовала порка и мое внимание было привлечено тем, что начальство состроило свои шканечные рожи, показав, как быстро морской офицер способен возвращаться к обычной строгости после случайного послабления, так и теперь я на примере капитана Кларета еще раз убедился в справедливости своих выводов. Любому неморяку наш командир, с веселым и добродушным лицом наблюдающий во время приятной собаки за единоборством гладиаторов на шкафуте и бросающий время от времени шутливое замечание, — такому неморяку капитан Кларет показался бы снисходительным отцом своей команды, пожалуй, даже слишком добросердечным для того, чтобы поддерживать престиж, подобающий его положению. Он счел бы, что к капитану Кларету в высшей степени применимы два ходячих поэтических сравнения командира корабля с отцом родным и его же с наставником учеников, каковые сравнения были созданы великими морскими юристами, знатными лордами Тентерденом [367] и Стоуэллом [368].