Этот лекарский помощник был всего лишь подчиненным врача Кьютикла, жившего где-то в окрестностях кают-компании вместе с лейтенантами, штурманом, капелланом и ревизором.
Врач по закону обязан следить за общим санитарным состоянием корабля. Если в каком-нибудь из подразделений происходит нечто вредящее, по его мнению, здоровью команды, он имеет право заявить капитану формальный протест. Когда матроса подвергают порке у трапа, при экзекуции обязательно присутствует врач, и если он приходит к убеждению, что конституция виновного не позволяет ему вынести положенного числа ударов, он имеет право вмешаться и требовать приостановки наказания.
Но хотя морской устав и облекает его этой высокой дискреционной властью даже над самим коммодором, как редко он использует ее, когда вмешательства его требует гуманность! Три года на корабле — долгий срок, а быть все это время на ножах с командиром и лейтенантами весьма скучно и досадно. Лишь этим можно объяснить то обстоятельство, что многие судовые врачи оказываются глухи к голосу человечности.
Не говоря уже о вечной сырости палуб из-за ежедневного затопления их соленой водой во время нашего похода вокруг мыса Горн, достаточно сказать, что на «Неверсинке» люди, явно страдающие чахоткой, задыхались под ударами боцманмата, а ни врач, ни два его помощника, присутствовавшие при этом, не считали нужным вмешаться. Но там, где поддерживается бессовестность военной дисциплины, тщетны попытки смягчить ее введением каких бы то ни было гуманных законов. Скорее вы приручите миссурийского медведя-гризли, чем сообщите человечность чему-то по самой природе своей жестокому и варварскому.
Но врачу приходится выполнять еще и другие обязанности. Ни один матрос не может поступить во флот, не пройдя предварительно медицинского осмотра, с целью проверить силу его легких и мышц.
Одно из первых мест, куда я попал, ступив на палубу «Неверсинка», оказался лазарет, где я застал одного из лекарских помощников, восседающего за столом, покрытым зеленым сукном. В этот день была его очередь совершать обход. Получив приказание от вахтенного офицера доложить упомянутому лицу, чтó мне от него нужно, я прокашлялся, чтобы привлечь его внимание, а затем, попав в поле его зрения, вежливо поставил его в известность, что прибыл к нему с целью быть тщательно осмотренным и обследованным.
— Раздевайтесь, — был ответ, после чего, засучив обшитый золотом рукав, он начал меня ощупывать. Он поддал мне под микитки, стукнул в грудь, приказал встать на одну ногу и вытянуть другую горизонтально. Осведомился, есть ли у меня в семье чахоточные [425]; случаются ли приливы крови к голове; не страдаю ли я подагрой; сколько раз в жизни мне отворяли кровь; сколько времени я провел на берегу и сколько в плавании, присовокупив к тому еще ряд вопросов, безнадежно ускользнувших из моей памяти. Закончил он допрос удивительным и мало чем оправданным: «А вы верующий?».
Это был наводящий вопрос, который несколько подкосил меня, однако я не вымолвил ни слова. Но, принявшись ощупывать мои икры, он поднял глаза и непостижимым образом вывел заключение: «Боюсь, что нет».
Под конец он признал меня здоровым как бык и написал на сей предмет удостоверение, с которым я и вернулся на палубу.
Этот лекарский помощник оказался существом весьма своеобразным, и когда я ближе с ним познакомился, мне перестал казаться странным вопрос, которым он заключил осмотр моей персоны.
Это был тощий человек с вывернутыми вовнутрь коленями, кислым, угрюмым выражением лица, которое еще усугублялось тем, что подбородок и щеки он брил так безжалостно, что они казались синими и словно замерзшими. Его давнее знакомство с военно-морскими недужными, видимо, наводило его на самые мрачные размышления по части состояния их душ и шансов на их спасение. Он был одновременно и лекарем и духовным лицом при больных, зловеще утешительными словами помогая им проглатывать пилюли, и среди матросов известен был под прозвищем «Пеликана» — птицы, подклювный мешок которой, выглядящий как отвислая челюсть, сообщает ей необыкновенно скорбное выражение.
Возможность получить освобождение от службы по болезни и отлежаться, когда вам неможется, — одна из немногих сторон, выгодно отличающих военный корабль от торгового судна. Но, как и все прочее в военном флоте, дело это подчинено корабельному распорядку и проводится с суровой неуклонностью, не допускающей никаких исключений из правил.