— И, наконец, в-третьих, — продолжал Саи, — я работаю на нашего общего врага — фармацевтический бизнес, и меня привлекает идея вступить с ним в борьбу. Я не марксист, хотя в Японии сейчас модно считать себя кем угодно, лишь бы держаться как можно дальше от наших традиций, которые многим кажутся скучными и отжившими свой век условностями. Сейчас в ходу ценности глобализации: раскрепощенность, отсутствие верности всем и во всём, эгоизм. Вы согласны на мое предложение?
— Вполне, — кивнул Алексей, — и вот вам моя рука в знак нашей дружбы. Я рад, что мы встретились на этом конгрессе, от которого я, признаться, ничего особенного не ожидал.
— К счастью, предчувствия вас обманули, — рассмеялся Китано, отвечая на рукопожатие. — Сделаем эту планету счастливой, если не возражаете.
— Сложно возразить. Хочется рвануть с места уже сейчас, я увлечен этой идеей, — подытожил Алексей. — Если не мы, то кто, кроме нас?
Алексей всегда был человеком искренним и открытым. Два этих качества, безусловно, характеризовали его как хорошего парня, но из-за них Спиваков частенько нарывался на неприятности. В школе бывал бит троечниками, которые считали его выскочкой, маменькиным сынком, ученым занудой или «ботаником». К тому же, как полагается сыну интеллигентных родителей, Алексей с детства посещал районную «музыкалку», и его основным инструментом было фортепиано. Звезд с неба он, что называется, не хватал, но играл весьма недурственно и несколько раз с большим успехом выступал на каких-то концертах, неизменно принося своей скромной «музыкалке» призовые места.
Увы, но на первый взгляд этот мир держится на троечниках, на посредственности. А посредственность не терпит сочетания ума и душевного благородства. Вот и устраивали ему в младших классах «байкоты», но он всё это с честью прошел, заставив троечников уважать себя. «Байкоты» прекратились в пятом классе, когда отзанимавшийся полгода в секции бокса Спиваков решил проверить, чего стоят полученные навыки. От него сразу отстали, но продолжали не любить, теперь уже за спиной. Школа — модель общества с его многочисленными болезнями, и все болезни общества начинают одолевать человека именно в школе. Многие болезни одерживают над ним победу и живут в душе до самого конца жизни. Именно в школе, а не на пресловутой «улице» формируются будущие алкоголики, наркоманы, воры и прочие разнообразные мерзавцы и негодяи, коих, увы, в этом мире пока предостаточно…
В институте его недолюбливали некоторые профессора из тех, что звание свое буквально вырвали, подсидев более умных, но не имевших навыков активной обороны коллег. Раньше, при совдепах, такое частенько случалось, и если был выбор, кому дать ученую степень: партийному или беспартийному, то выбор этот был очевиден. И не важно было, что беспартийный умнее, что голова у него светлей в тысячу раз: давали не за ум, а за принадлежность к партии, за преданность системе. Вот за такие вот «принадлежности» Алексея и не любили. Посредственность всегда страшится гениальности, а он, конечно же, если и не был, подобно Моцарту, гениален с детства, то, совершенно точно, уже в свои двадцать юных лет был на прямом пути к почетному, хоть и неофициальному званию — «гениальный ученый».
Гениальности свойственна одержимость и простота. Поэтому вовсе не случайно Спиваков и Китано так легко, так запросто вдруг разговорились и быстро нашли точку единого мнения. Алексей, с возраста, который принято считать «сознательным детством», то есть лет с двенадцати, всерьез увлекся эзотерикой, благо домашняя библиотека к этому располагала, и труды многих известнейших мистиков, изданных в России еще в конце XIX века, с буквами, «лишними» теперь в русском, упрощенном совдепами алфавите, были проглочены им не один раз. Это увлечение было для него частью огромного желания познать устройство мира, его духовную составляющую. Для гения не только категорически недостаточно, но и неприемлемо стучать лбом в пол и бубнить псалмы — это, как считал Алексей, вера, в которой нет жизни, а значит, нет и Бога. Только пытливый ум, подобно гению Канта, самостоятельно пришедший к выводу о существовании Высшей силы, в состоянии сделать своего обладателя или по-настоящему верующим, или подлинным безбожником. По-настоящему верующий преклонит колена перед могуществом ума нечеловеческого, а гений, обуреваемый гордыней, никогда не смирится с существованием более совершенного разума. Поэтому среди ученых так мало верующих, так много атеистов-скептиков, но те, кто искренне верит, всегда добиваются большего. Лёша верил с тех пор, как впервые услышал о частице Бога. Он поверил после того, как самостоятельно доказал неизбежность ее существования в природе.