— Ничего, ничего, не стоит так убиваться. Вы обратились по адресу, форма заболевания у вас пока что обратимая, вылечим, сделаем операцию, поставим вас на ноги, и будете жить-поживать.
— А дети? — всхлипнула Марина. — Доктор, мне двадцать шесть лет, я еще так молода, а вы «операция». Скажите, а дети будут после этой операции?
Грицай уже не раз оказывался в подобных ситуациях, когда пациенткам приходилось говорить ужасную правду. Он предпочитал не лгать, но всякий раз страшно мучался, когда приходилось озвучить очередной несчастной приговор судьбы. Если священник — посредник между Богом и прихожанином своей церкви, то врач — посредник между Богом и своим пациентом.
— Я лишь могу гарантировать, что сохраню вам жизнь, — насупившись, ответил Грицай, снял очки, извлек из бокового кармана мягкую замшевую тряпицу и принялся тщательно протирать линзы. — Дети, вы сказали? Марина, дорогая, дети — это не столь большая проблема. Вы только посмотрите, сколько детей остается сейчас в родильных домах! Ведь им тоже нужны родители. Усыновите, удочерите какого-нибудь славного мальчика или девочку — и всё у вас будет замечательно. Бог любит тех, кто берет на воспитание детей, — тихо закончил он.
— Чужих детей, доктор! Чужих, вы понимаете, чужих! — Марина едва говорила сквозь рыдания. — А я хотела своих, от любимого человека. Он теперь меня бросит, если узнает…
— Ну, зачем же вы так? — Грицай утешительно потрепал ее по руке. — Если он вас действительно любит, то не бросит. — Тут голос его предательски дрогнул, и профессор, смутившись, поспешил вновь закашляться, пытаясь скрыть свою неуверенность. Слишком много раз он сталкивался с обратной ситуацией, когда больных бросали на произвол судьбы самые, казалось бы, близкие люди. Предательство и подлость людская — вот с чем приходилось иметь дело профессору Грицаю помимо той страшной болезни, на путь борьбы с которой он сознательно встал когда-то, поступив в медицинский институт. Наблюдение за человеческими пороками, низостью, сильнейшими страданиями не прошли для Анатолия Грицая даром. В сорок лет на голове его не осталось ни единого черного волоска. Когда-то брюнет от рождения, теперь был Грицай седым, словно глубокий старик, и давным-давно разучился искренне улыбаться и радоваться. Сам про себя он невесело шутил, что продал собственный смех еще в детском возрасте, словно Тим Талер. Только тому мальчишке из сказки его смех удалось возвратить, а вот покупатель смеха Толи Грицая скрылся в неизвестном направлении и сидит теперь небось где-нибудь на старых, пропитанных кровью веков развалинах и заливисто хохочет в свое удовольствие, шелестя черными крыльями. Этот крылатый покупатель — большой обманщик и всегда норовит что-нибудь выменять у человека: смех ли, счастье ли, саму душу в обмен на сиюминутное, зыбкое, ненастоящее. Он награждает успехом в быстротечной жизни, срок которой для него — ничто, а взамен обрезает нить бессмертной жизни души. Вот он каков, этот крылатый пересмешник, так заливисто и зло смеющийся за счет людей, почитаемых им за ничтожных муравьев.
— Господи, за что мне это? — Марину душили слезы. — Что и кому я сделала плохого? Что за жизнь у меня теперь будет? Жизнь инвалида, калеки!
— Всё будет хорошо… — попытался было подбодрить ее профессор, но она отбросила его руку, порывисто вскочила с дивана, одернула юбку, схватила сумочку.
— К чёрту вашу операцию! К чёрту такую жизнь! Лучше никакой, чем влачить жалкое существование. Раз жизнь обошлась со мной так, то где в этой жизни добро? Где справедливость? Где милосердие?
Грицай вспомнил, что у него сегодня еще две трудные операции, ему стало грустно, и в ответ на ее истерику он только пожал плечами.
— В таком случае прощайте, — она протянула ему руку, — спасибо вам.
— За что же? — Он развел руками. — Вы не даете мне шанса вам помочь. У нас квоты, огромная очередь желающих попасть сюда, а я положил бы вас безо всякой очереди, и мне не нужно от вас денег. Поймите вы, я человек, и мне больно видеть, как такая молодая, прекрасная женщина выбирает неверный путь, отвергает мою помощь. Ведь вы умрете, Марина. Вы понимаете это? Вы молоды, рак у молодых протекает очень быстро, уже через месяц, а возможно, и раньше, вы не сможете самостоятельно передвигаться, начнете, извините, что вынужден это говорить, ходить под себя, а потом всё, конец, — он сокрушенно вздохнул, умоляюще посмотрел на нее и попросил: — Я вас умоляю, не уходите. Подарите себе жизнь.
Марина с непреклонным видом покачала головой.