Невзор наблюдал за всем происходящим с равнодушием, достойным глыбы мрамора, но вдруг лицо его просияло:
— Ну, конечно! Нет предела совершенству! Что же я раньше-то? — Он внезапно сделался очень мрачен и, с раздражением наблюдая за творящейся в клубе вакханалией, охваченный несвойственной ему неподдельной скорбью вздохнул. — Мара, черная моя мать, зачем забрала ты от меня к себе душу единственного моего брата? Один я, всё время один, проклятое тысячелетнее, бесконечное одиночество…
Музыка в клубе сама собой стихла, ибо диджей, стоящий за пультом, превратился в верткого упыря и перестал следить за своей техникой, из колонок слышалось громкое шипение. Задумчивый и печальный Невзор решил, что устроенная им сцена кровавой бани достойна лучшего, чем бешеный клубный балаган. Что-то щелкнуло, переключилось, и послышалась из колонок грустная песня:
Под последние печальные аккорды Невзор ушел из клуба под руку с Кариной. Под их подошвами хлюпала кровь и хрустели осколки битого оконного стекла. Ночь упырей только начиналась…
На ночь ворота Ваганьковского кладбища надежно закрывались. По территории кладбища носились свирепые бродячие собаки, готовые порвать любого чужака со стороны (именно чужака, потому что служащих кладбища собаки почитали за своих и не трогали). Охрана кладбища, испытывавшего в последние дни похоронный аншлаг (несмотря на отсутствие больших возможностей по новым захоронениям), несколько нетрезвых мужичков, ближе к полночи набились в бытовку и устроили примитивный карточный турнир. В покер и преферанс играют люди с высшим образованием, а кладбищенские сторожа режутся в то, что попроще, например, в буру.
— Молодка! — гаркнул расхристанный и краснорожий хранитель могил Борщенков и шваркнул своими картами об изрезанную столешницу, всю покрытую ожогами от притушенных сигарет.
— Бывает, — философски произнес умудренный и бывалый, седоусый Иваныч, которого все звали именно так, по отчеству, а не по имени и, поверх «молодки» Борщенкова, положил свои карты. — Бура, — произнес он со скромным пролетарским достоинством, но тут со стороны ворот послышался ужасный грохот, удачливый в картах Иваныч вскочил, подбежал к двери, рывком распахнул ее и заорал:
— Батюшки святы! Да это что ж такое делается-то?! Мужики, да вы только посмотрите!
За секунду до этих возмущенных словоизлияний тяжелый бронированный внедорожник Глинкина протаранил входные ворота Ваганьковского кладбища, начисто снеся их. Ворота отлетели и приземлились на могиле какого-то криминального авторитета, похороненного в свое время с небывалыми почестями. При падении ворота сильно повредили ангелочка, работы удивляющего всех своим творчеством скульптора-террориста, чьи уродливые изваяния наводнили Москву, окончательно превратив ее в Вавилон, в котором люди не только говорили на множестве языков, не понимая друг друга, но и скульптурой были вынуждены любоваться зачастую совершенно невообразимой, словно была Москва тренировочной площадкой для слаботалантливых школяров художественного училища имени товарища Вельзевула.
Итак, ворота улетели чёрт знает куда, и ничуть не поврежденный бронированный автомобиль въехал на территорию кладбища и замер посреди центральной площади. Невзор восседал на заднем диване, в ногах его копошилось существо из ночного клуба, бывшее совсем еще недавно Кариной, а ныне прихотью колдуна ставшее кровососущей упырицей, застрявшей между жизнью и смертью навечно, также, как, впрочем, и сам Невзор…
…Он никогда никому не открывал истинную тайну своего происхождения. Он существовал на Земле так долго, что сам давно уже потерял счет времени. Вместе с изначальными придя в мир людей из мира атлантов, он уже задолго до этого преодолел гложущую всякого упыря жажду чужой жизни, растворенной в крови и выделениях людских похотей. Таким же упырем, но более низменным, зависимым от людской крови, был когда-то, на заре этого мира, и брат Невзора: гордый Ратмир — Черный Воин, наводящий ужас на своих врагов, расправляясь с пленными традиционным для всякого упыря способом. По недосмотру Невзора, брата его, воплощенного в теле фараона Египетского, извели искусной магией жрецы Черной Богини Маат (так называли они Мару), и Ратмир навсегда ушел за Смородину-реку, ибо души упырей, источенные многолетней ненавистью ко всему живому, никогда не возвращаются в Явь, навечно оставаясь в Навьем мире, среди голых холодных скал, под черно-багровым небосводом…