Анна Петровна с радостным испугом всплеснула руками. Павел Осипович склонил голову.
— Не смею отказаться!
— Чем богаты! — Василий смущённо откашлялся. — Надо б раньше, да болтались мы за Кронштадтом. А как в Питер пришлёпали — так сразу.
— Спасибо, друзья! — Павел Осипович ещё раз коротко поклонился матросам. Улыбнулся: — Как там наша посудина?
— А что ей?.. Железная!.. Вот вы-то как? — спросил Василий и совсем смутился.
Это из-за него Павлу Осиповичу раздробило руку. Грузили тогда на эсминец смазку. Трёхпудовая бочка с машинным маслом выскользнула из петли и, падая с высоты, приплюснула бы Василия к палубе. Павел Осипович успел оттолкнуть матроса, а сам не сумел увернуться.
— У меня хорошо! — Павел Осипович вынул руку из перевязи, взял с дивана детский мячик и сжал его непослушными пальцами. — Кости уже срослись. Вот — тренируюсь… Скоро вернусь, если меня ещё не совсем списали.
— Как можно! — возмутился старший матрос. — Вас?.. Да мы с вами ещё всю Антанту расклюём и внутреннюю гидру порешим с корнем!.. На Красной Горке зашипели было, да не вышло!
— А вы участвовали… — Павел Осипович поискал подходящие слова и жестко закончил: — в подавлении мятежа?
— Не довелось — другие штурмовали…
Когда заговорили о Красной Горке, Анна Петровна поспешно выпроводила сыновей из комнаты и пошла на кухню — готовить матросам чай.
Они распрощались через полчаса. Чаю попили, но больше ни к чему не притронулись. Павел Осипович проводил их до крыльца и долго стоял на ступенях — смотрел вслед матросам. Вернувшись в дом, он сказал жене так громко и твёрдо, что услышали сыновья:
— Завтра!
— Я почему-то предполагала, что ты сегодня… матросам расскажешь, — с лёгким укором отозвалась Анна Петровна. — А уж они бы сообщили кому следует.
— Не мог… Трудно перед своими!… Ещё слава богу, что их не послали на штурм!
Анна Петровна успокаивающе погладила мужа по больной руке.
— Я тебя не осуждаю… Завтрашний день уже не за горами.
Но и этот день ещё не кончился.
Как всегда, ровно в шесть часов Анна Петровна усадила сыновей за стол в их комнате и начала очередной урок английского языка. Павел Осипович сидел у окна в большой комнате и рассеянно поглядывал то на прохожих, то на газету, всё ещё лежавшую на круглом столике. Он думал о трудном завтрашнем дне и поэтому не сразу узнал в высоком мужчине, который свернул к дому Куратовых, того самого офицера из бывшего военно-морского ведомства. Мешковатый пыльник и соломенная шляпа делали его похожим на привыкшего к частым командировкам служащего какой-нибудь заготовительной конторы. Узнав его, Павел Осипович растерялся. Надо было что-то делать, но что? Он поспешил в прихожую и, не ожидая стука, открыл входную дверь. Гость быстро поднялся по ступеням, протянул руку.
— Рад вас видеть бодрым и наблюдательным!.. Заметили! Эт-то прекрасно!
Павел Осипович отступил, пропуская его в прихожую, указал на большую комнату.
— Заходите… Я сейчас приду к вам.
Он старался выиграть хоть немного времени, чтобы собраться с мыслями. Ему была противна своя нерешительность и беспомощность. Дома в повседневной жизни, на корабле, в бою любая неожиданность не заставала Павла Осиповича врасплох. Только с этим офицером и в первую встречу и сегодня он терялся, не знал, как поступить. Решение явиться в ЧК созрело окончательно. Может быть, не ждать до завтра, а сделать это сегодня, сейчас и, воспользовавшись случаем, силой привести туда и этого человека? Но как раз к насилию Павел Осипович не был готов. Оба они — офицеры, и даже, кажется, гость старше по званию.
Наброситься на него, связать, гнать связанного по улице, как какого-нибудь вора, — сделать это Павлу Осиповичу не позволяло с детства воспитанное представление об офицерской чести.
Приоткрыв дверь, Павел Осипович предупредил Анну:
— Ко мне пришли. Но вы не отвлекайтесь, пожалуйста!
Офицер бегло осмотрел комнату. Опытный в подобных делах, он не проглядел лежавшую на столике газету и, не дотрагиваясь до неё, приметил подчёркнутые ногтем фразы. Желваки прокатились по его скулам. Офицер умел мыслить быстро, чётко и логично, умел сдерживать себя.
Доверительно притронувшись к здоровой руке хозяина, гость скорбно вздохнул.
— Вы безусловно осведомлены… Нас постигла неудача… Считайте это репетицией… Репетицией неизмеримо более широкого и мощного выступления!.. Но я вижу, к сожалению, вы хоть бодры и наблюдательны, а рука ваша ещё не окрепла.
— Да, рука поправляется плохо, — ненавидя себя за эту ложь, подтвердил Павел Осипович.
— Вижу! — с сочувствием повторил офицер. — Вижу и понимаю, что потревожил вас рано!.. И вы уж меня извините — двинусь, не буду задерживать вас больше!
— Не хотите ли чаю? — торопливо предложил Павел Осипович, радуясь, что офицер уходит, и одновременно боясь упустить его.
— Согласитесь, что для неторопливого дружеского чаепития пора ещё не наступила! — Гость откланялся. — До лучших времён, Павел Осипович.
А урок продолжался. Гриша, запинаясь, читал немудрёный английский стишок про медвежонка Тедди, Яша слушал, ожидая своей очереди, а мама то и дело поправляла произношение сына. Никто из них не видел, как пришёл папин гость. Зато теперь они были настороже, и хотя не предполагали, что он уйдёт так быстро, не прозевали этот момент. Услышав шаги в прихожей, Яша скосил глаза на окно. Взглянул туда и Гриша. Человек в пыльнике, в соломенной шляпе спускался с крыльца.
— Кто это? — повернулся Гриша к маме.
У Анны Петровны закололо в сердце. Она узнала гостя, но сумела скрыть волнение и пошлёпала ладонью по столу:
— Урок не кончился!.. Читай, Гриша!..
Деловитым широким шагом человек в пыльнике направился вдоль набережной к мосту. Вечер был тёплый. Офицер аккуратно снял пыльник и, сложив, перекинул его через руку. Уверенный, что этот сигнал принят, он даже не обернулся.
Лодка, плывшая за ним по Средней Невке, изменила курс и приткнулась к берегу Крестовского острова. Двое в чёрных кожанках и таких же кепках многозначительно переглянулись. Тот, что сидел на корме — толстый, с широкими литыми плечами, — тяжело привстал.
— Пошли, что ли!
Второй — с папиросой во рту — вынул вёсла из уключин, положил вдоль бортов, сдвинул кепку так, что глаз не стало видно, и глухо спросил:
— Четверо?
— А ты что — забыл?.. Да управимся! Вставай! — поторопил его толстяк. — Иль нервишки?.. Двоих сбрось со счёта — мальцы.
— То-то и оно-то! Ты хоть раз держал малыша своими граблями?
— Так то ж — своих! А это — щенки красные!
— Щенки, когда родятся, цвета своего не видят: белые они или какие. Слепые они!
— Ну дак что? — Толстяк опять опустился на корму, вдавив её в воду. — Про что толкуешь?
— А ты не понял?
Они помолчали. Толстяк громко сопел мясистым носом. Второй бросил в воду докуренную папиросу, сунул в рот другую, нервно чиркнул спичкой по коробку.
— Ты, может, царя Ирода брат кровный?
Толстяк, не поворачивая головы, опасливо глянул на мост. Человек в соломенной шляпе с пыльником в руке переходил на Елагин остров.
— У него руки длинные! — тихо напомнил толстяк.
— А у тебя ум короткий! — возмутился второй. — Доложим: приказ выполнен! Проверять не будет — сейчас не до того!..
Они подошли к дому Куратовых как раз тогда, когда Анна заканчивала урок. Склонявшееся к стрелке Елагина острова солнце поблёскивало на кожаных плечах и кепках мужчин.
— Опять к нам, кажется! — удивился Яша.
Гриша присмотрелся к новым гостям. Как старший, он знал и слышал больше своего брата.
— Мама! А это не из чека?.. Говорят, там все в кожаной одежде.
Яша втянул голову в плечи. Глазёнки у него заблестели от любопытства и страха. А мама неуверенно шевельнула плечом и заспешила к отцу.