Леонид Анатольевич Сергеев
Белый и чёрный
(Рассказы)
БУРАН, ПОЛКАН И ДРУГИЕ
Я собачник до мозга костей, то есть всю жизнь держал собак и могу авторитетно сказать: умнее и ласковей животных на свете нет. Конечно, и среди собачьей братии попадаются отдельные дураки и даже порядочные хамы, но таких единицы, и, как правило, это разные избалованные «декоративные аристократы» и сторожевые псы, которым сызмальства прививают ненависть ко всему, что движется. А вот бездомные дворняги — те все без исключения смышлёные и добродушные. Они хотят кому-нибудь принадлежать, тянутся к человеку, ищут себе хозяина, а их шпыняют все кому не лень, да ещё собаколовы отлавливают. И что ж удивительного, что эти собаки дичают и озлобляются. Зато уж если кто приручит такую собаку, в награду получит невероятную всепрощающую любовь и самоотверженную преданность.
Англичане проводили опыт: отобрали десять собак различных пород, в том числе и обыкновенных ничейных дворняг, и предложили им задачи. Не математические, конечно, а задачи на сообразительность. Весьма сложные задачи — примерно такие, которые задают дошкольникам, показывая различные предметы и составляя картинки из кубиков. И вот эти сложные задачи дворняги решили быстрее всех. Породистые собаки тоже решили, но всё же после того, как поломали голову. А дворняги это сделали моментально.
Да что там говорить! Мой беспородный пёс Дым умнее многих моих приятелей, хотя ему всего три года, что в переводе на человеческий век около двадцати лет. А моим приятелям — ого сколько! И вот надо же! Дым понимает и чувствует не меньше, чем они все, вместе взятые, и уж гораздо больше, чем каждый из них в отдельности.
С раннего детства я любил собак. Бывало, нарисую красивую собаку, вырежу ножницами, привяжу к собаке бечёвку-ошейник и хожу с ней по комнате, разговариваю. Вся наша комната была завалена бумажными собаками различных пород и мастей. Маленькие, средние и огромные, склеенные из газет, они лежали на полу, сидели на столе, взирали с подоконника и шкафа.
— Настоящая псарня, а не жилая комната, — говорил отец, — того и гляди, твои псы разорвут нас на части.
С бумажными собаками я проводил целые дни и даже спал в обнимку. А во сне мне снилась настоящая, живая собака. Много раз я просил отца купить собаку, но он безжалостно говорил:
— Держать в городе собаку — только мучить животное. Мы с мамой уйдём на работу, ты — в школу, весь день собака одна в комнате. Даже погулять выйти не может. Вот если бы мы жили в деревне…
А я сразу ему в ответ:
— Зато мы вечером придём домой, сразу пойдём с ней гулять. Вон и мама говорит, что тебе нужно гулять — ты совсем стал зелёный.
— Так-то это так, — возражал отец. — Но пока подождём.
Я вздыхал и шёл к соседям, просил «погулять с их собакой». Всех собак выгуливал. Меня так и звали: «профессиональный выгульщик».
В то время мы жили на окраине города в двухэтажном деревянном доме. Дом был старый, рассохшийся, источенный короедом.
Вначале в нашем доме было две собаки. Одинокая женщина держала таксу Мотю, а пожилые супруги — полупородистого Антошку. Мотя была круглая, длинная, как кабачок. Хозяйка держала её на диете, хотела сделать «поизящней», но таксу с каждым месяцем разносило всё больше, пока она не стала похожа на тыкву. А вот Антошка был худой, несмотря на то что ел всё подряд. Бывало, хозяева кормили его такой колбасой, что у меня слюни текли.
Жильцы в нашем доме считали, что Антошка гораздо симпатичней Моти.
— Мотя брехливое и наглое создание, — говорили. — Вечно суёт свой нос, куда её не просят. — Некоторые при этом добавляли: — Вся в хозяйку.
Антошка, по общему мнению, был тихоня и скромник.
Мне нравились обе собаки. Я их выгуливал попеременно и к обеим относился одинаково.
Потом в нашем доме появилась третья собака: сосед, живший под нами, привёл себе бездомного, грязноватого пса и назвал его Додоном. После этого мне, как выгульщику, работы прибавилось, но я только радовался такому повороту событий.
Наш дом слыл одним из самых «собачьих», и всё же ему было далеко до двухэтажки в конце нашей улицы. В том доме собаки были абсолютно у всех! Там жили настоящие, заядлые собачники, и в их числе наш дворник дед Игнат и слесарь дядя Костя.
Дед Игнат и его бабка держали Бурана — огромного неуклюжего пса из породы водолазов. У Бурана были длинные висячие уши, мешки под глазами, а лаял он сиплым басом. Как-то я спросил у деда:
— Почему Буран водолаз? Он что, под водой плавать умеет?
— Угу, — протянул дед.
— Наверно, любая собака может под водой плавать, — продолжал я. Просто не хочет. Чего зря уши мочить!
— Нет, не любая, — проговорил дед. — Нырять ещё туда-сюда, но плавать под водой — нет. Буран другое дело. У него уши так устроены, что в них не попадает вода. В старину таких собак держали на спасательных станциях, они вытаскивали утопающих. Вот пойдём на речку, посмотришь, как Буран гоняет рыб под водой. И на воде Буран держится не как все собаки. Крутит хвост винтом и несётся, как моторка. Только вода сзади бурлит… А настырный какой! Не окрикнешь, так по течению и погонит. За ним глаз да глаз нужен. И куда его, ошалелого, тянет, не знаю! Ведь живёт у меня как сыр в масле. Вон и выглядит как принц. Ишь отъелся!
Дед потрепал собаку, и Буран зажмурился, затоптался, завилял хвостом и начал покусывать дедов ботинок.
— Цыц! — прикрикнул дед. — Весь башмак обмусолил.
Буран, обиженный, отошёл, лёг со вздохом, вытянул лапы и положил между ними голову.
Я почесал пса за ушами, он развалился на полу и так закатил глаза, что стали видны белки.
Буран любил поспать; он был редкостный соня — настоящий собачий чемпион по сну. Уляжется на бабкином диване и храпит. Иногда во сне охает, стонет, и вздрагивает, и лязгает зубами, словно догоняет кого-нибудь или грызёт сахарную кость, — сны-то у него были свои, собачьи.
Днём Буран разгуливал по дворам. От нечего делать заглядывал к своему брату Трезору, который жил на соседней улице. Раз пошёл вот так же гулять — его и забрали собаколовы, «люди без сердца», как их называла бабка. Прибежал я его выручать, показываю собаколовам паспорт Бурана, а они и правда «без сердца».
— Ничего не знаем, без ошейника бегал, — говорят. Потом видят, я чуть не реву. — Ладно уж, — говорят, — забирай. Но смотри, ещё раз без ошейника увидим — не отдадим. Пойдёт на опыты или на мыло.
«Всё-таки у них есть сердце, — подумал я, — но какое-то железное, вроде механического насоса для перекачки крови».
Открыл я клетку, а Буран как прыгнет и давай лизать мне лицо. Казалось, так и говорил: «Ну и натерпелся, брат, я страху».
Дед Игнат научил Бурана возить огромные сани. Зимой купит поленьев на дровяном складе, впряжёт Бурана в сани, и тот тащит тяжёлую кладь к дому. Много раз мы с ребятами стелили в сани драный тулуп, и Буран катал нас по улице; мчал так, что полозья визжали и за санями крутились снежные спирали, а нас подбрасывало и мы утыкались носами в мягкие завитки тулупа. Но долго нас Буран не возил. Прокатит раза два, ложится на снег и высовывает язык — показывает, что устал. Но выпряжешь его — начинает носиться с другими собаками как угорелый, даже про еду и сон забывает. Или бежит к своему брату и борется с ним до вечера и не устаёт никогда.
Буран вообще не любил с нами играть. Когда был щенком, любил, а подрос — его стало тянуть к взрослым. Позовёт его мальчишка или девчонка, а он делает вид, что не слышит. А если и подойдёт, то нехотя, с сонными глазами и раз двадцать вздохнёт. Ребят постарше ещё слушался, а разных дошколят и не замечал.
Иногда на нашей улице случались стычки. Какой-нибудь мальчишка начнёт говорить со мной заносчиво и грубо, а то ещё и угрозы всякие сыпать. В такие минуты я не махал кулаками, а шёл к деду Игнату и прицеплял Бурану поводок. А потом прохаживался с ним разок-другой по нашей улице, и, ясное дело, заносчивый мальчишка сразу притихал. Частенько я проделывал этот трюк и без всякого повода, на всякий случай, просто чтоб никто не забывался.