– Где же вы думаете собраться? – спросил воевода не противореча.
– На богослужение в Гнезно, – сказал Дерслав, – каждому человеку ехать разрешено, это никого не удивит, ког-когда там у старого архиепископа соберётся немного землевладельцев. И вы приедете?
– Где другие, там и я, конечно, – ответил воевода. – Назначьте день, соберите верных людей, приеду и я в Гнезно, так же, как приехал к вам. Или Великопольша потеряет все свои стародавние права, или сегодня должна о них напомнить.
Сказав это, он с грустью немного подумал.
– Но что тут говорить о наших правах, – добавил он, – и как их должен уважать Людвик, когда к детям того короля, которому обязан этим государством, безжалостен и справедливым быть не хочет.
Вы слышали, что у королевы Ядвиги отобрали дочку, что её забирают в Венгрию, так же, как забрали корону… и что открыто разглашают, что король из страха, как бы не вспомнили когда-нибудь о наследстве отца, хочет их объявить рождёнными от незаконного брака и незаконными.
Дерслав вскочил с сидения.
– Нарушили завещание короля! – воскликнул он. – Ничего удивительного, что с детьми обойдутся жестоко. В них нет ничего святого. Но король Людвик тоже должен чувствовать, что на этом троне слабо держится. Сына ему Бог не дал, а на его дочку наследство не переходит. Таким образом, корона снова отойдёт к Пястам… лишь бы мы заранее её наследником обеспечили.
Пжедислав огляделся вокруг.
– Ты от себя это говоришь? – спросил он.
– От себя, но многие то же самое говорят, что и я. О Пястах всюду слышно… к ним нас старый долг тянет.
– Молчи же до поры до времени, – кладя пальцы на губы, отозвался воевода. – Когда кто-нибудь хочет что-нибудь эффективно сделать, не должен заранее разбалтывать, сегодня более срочная вещь так принять в Познани Оттона из Пилцы, чтобы у него желание пропало нам навязываться. Пусть возвращается на двор старой бабы, вместе с Завишей, Добеславом и другими.
Прежде чем воевода выехал из Большой Деревни, Ласота уже её покинул, снабжённый поучением Дерслава, в какие усадьбы нужно заехать и кому шепнуть, чтобы собирались в Гнезне на Громничной улице.
VI
Хотя трудней всего, по-видимому, у нас всегда было землевладельцам держать язык за зубами, особенно, когда сердце в груди нагревалось, хотя великополяне и малополяне всегда одинаково грешили тем, что тайны, если бы дело шло о жизни, не умели сохранить, этот съезд на Громничной в Гнезне разошёлся, как-то не выдав того, что на нём приняли.
Также может быть, что где было столько голов и столько разных мнений, ни на что не могли согласиться, и поэтому молчали.
Достаточно, что землевладельцы, продвигаясь каждый своим путём, не хвалились тем, что решили.
Хотя и не вместе, большая часть тех, которые заседали в Гнезне, потянулась в Познань.
Здесь с минуты на минуту ожидали объявленного уже Оттона из Пилцы.
Город заранее был заполнен, как бы готовился к его приёму.
Дитя великого дома Топорчиков, получивший образование на чужеземных дворах и в путешествиях по загранице, с рыцарской фигурой и духом, любезный, желающий завоевать себе народную любовь, был этот Оттон из Пилцы на первый взгляд очень хорошо подобран для примирения ссорящихся друг с другом великополян и малополян. Только вот, стоя уже тут на своём праве, как краковянина, навязанного королевой, знать его даже не хотели.
Правда, с ним было духовенство, принявшее его сторону, которое уговаривало помириться, но никто его слушать не думал.
Задумал Оттон из Пилцы панской свитой показать жителям Познани, кто он такой. Поэтому он пытался набрать многочисленный и красиво одетый отряд, чудесных лошадей, кареты и нарядных возниц, прекрасное окружение, и, как это уже в те времена начинало входить в обычай, свой въезд на должность губернатора устроил с большим великолепием.
Перед ним в замок для приёма землевладельцев уже прибыли кухни, бочки и многочисленные слуги. Ожидали, что из одного только любопытства собрание будет большим.
Сев перед городом на одетого в пурпур коня, с панской свитой, Оттон из Пилцы очень торжественно заехал в Пжемыславовскую крепость.
По дороге стояло много молчаливой черни, из домов вышли кучки мещан, евреев и окрестных кметов, только землевладельцы не показывались вовсе. В замке было пусто.
Никто не приветствовал, никто не прибыл. Только епископ, и то не скоро, показался у нового губернатора.
Этот молчаливый, странный приём больше, может, тронул Топорчика, чем сопротивление и открытая неприязнь, если бы ему их показывали. Было что-то презрительное в этом забвении, которое говорило: