Не имея удельных князей, хотели над собой такого, что тут бы родился и воспитывался.
– Разве во всей этой Короне не все братья? – спросил Оттон. – Ведь наших Топоров много в Силезии и тут у нас. Я тут чужой?
– Если мы и братья, то двоюродные, – рассмеялся Пжедислав, – напрасная это вещь – доказывать иначе, когда по речи и привычкам любой поймёт, что нас не одна наседка выседела. Впрочем, тут о законе идёт речь, а не о любви. Если бы вам в Краков послали великополянина, вы также бы на него негодовали. Ни королева, ни король не понимают этого, вы, милостивый мой, должны были заранее знать, что вас ждёт.
Оттон из Пилцы гордо покачал головой.
– Я провинился в том, что этого не предвидел, – сказал он. – Свершилось. Позволить вам сегодня себя выгнать, себя, посланному с руки короля, было бы позорно… Поверьте мне, что я желаю добра и…
Сделав ему знак рукой, Пжедислав не дал ему говорить.
– Это ничуть не поможет, – прервал он. – Вы выбрали плохое место. Жаль мне вас, но тут нечем помочь.
– Моя честь не позволяет мне его оставить.
– А наша честь не допускает, чтобы мы иначе вас приняли, только так, как видите.
– Значит, знать меня не хотите?
– Оттона из Пилцы уважаю, – сказал Пжедислав, – но губернатора в Познани краковянина – не знаю.
– Где же то право, которого вы придерживаетесь?
– Его записали века… стоит ли где на бумаге или нет, мы его у себя отобрать не дадим.
А спустя минуту воевода добавил:
– Дойдёт до того, что, когда сегодня всё нужно писать и запечатывать, потому что слово ничего не стоит, мы постараемся на каком-нибудь будущем съезде, даст Бог, о том, чтобы обычай превратился в письменный закон.
Они стояли так напротив друг друга, а воевода постоянно указывал гостю на стул, когда тот глядел уже в открытое окно, не пройдёт ли град и слякоть, чтобы, не мешкая, удалиться.
Подали заздравные кубки, Оттон своего не коснулся.
– Пане воевода, – сказал он, – мне кажется, что королевская воля выше права. Постарайтесь её изменить, но слушать её нужно.
– А я полагаю, что рыцари тех земель имели свои законы и даже у своих собственных панов упомяналось о них; что говорить о чужаке?
– Но он наш король, – ответил Оттон.
– Ещё больше венгерский и долмацкий… – шепнул воевода.
Задумчивый Оттон медленно прошёлся по комнате.
– Вы должны помнить о том, – сказал он, – что пока жил король Казимир, он лучше всех старался о том, чтобы из разорванного государства создать целое, потому что это даёт ему силы. Значит, вы хотите разорвать то, что он соединил, соглашаетесь на безопасность и силу этой короны?
– Всё-таки мы не отделяемся и королю в послушании не отказываем, – ответил Пжедислав, – но мы хотим, чтобы он одинаково был великопольским, как краковским.
Оттон передёрнул плечами.
На дворе ещё свирепствовал ветер и град с дождём бил о стены; но, не обращая на это внимания, дольше уже разговаривать не желая, Оттон взял в руку свой колпак, который он положил на стол, поклонился и направился к выходу.
– Без гнева, – сказал Пжедислав. – Вы хотели от меня совета, я дал вам его. Делайте, что считаете правильным.
– Я должен удержаться в должности, – гордо ответил Топорчик. – Вы также должны подумать, годится ли вам начинать войну с королём и королевой.
– Нас вызвали, – коротко сказал Пжедислав.
По обоим было видно, что они не чувствовали себя врагами, и что скорее имели расположение друг к другу, чем антипатию, но ни один из них уступить не мог.
Град беспрерывно стучал по крышам и стенам.
– Не обижайте меня тем, чтобы покинете мой дом в такую пору, – сказал воевода. – С губернатором разговор окончен, а Оттон Топорчик приятный для меня гость.
Прибывший дал склонить себя и, бросив шапку, сел.
Поглядели друг на друга.
– Стало быть, – сказал он, – Великопольша на короля и королеву разгневана?
– Иначе не могло быть, – начал хозяин, – король Людвик, действительно, нанёс к нам визит, так же, как в Ленчицу и Серадзь, но в Гнезне даже на приготовленный для него трон сесть не захотел.
Оттон промолчал.
– Ваши предубеждения несправедливы, – отозвался он через мгновение, – король Людвик – пан мудрый и добрый, в нём течёт капля крови Пястов, старая королева – Казимирова сестра, дочка Локетка, пани очень милостивая.
– Милый мой, – рассмеялся Пжедислав, – сосчитайте её годы; разве в её возрасте ей подобает править таким королевством, как наше? Она добрая… но сама доброта её для нас в злобу обратиться, потому что злые люди будут ей пользоваться и уже пользуются. Правды к ней не подпускают, родина поднимет бунт…