Он учился, а летом вместе со всеми ходил в поле. Косил, убирал. И делал все добросовестно. Иной раз бабы в колхозе о нем одобрительно говорили: «Хороший хозяин растет — надежный». Маленький Веселов жил одной надеждой: вот вернется отец, и тогда он наверстает то, чего лишен сейчас — обыкновенное ребячье детство виделось ему где-то впереди, после войны.
В сорок шестом вернулся отец, они жили в Правдинске Горьковской области. Веселов поступил в ремесленное училище, учиться на бумажника. Было трудно, потому что сельская школа военных лет знания дала довольно скудные, и опять Веселову ни дня роздыху. Другие в кино, на гулянку, а он — за книжки.
Не успел оглянуться — кончилось ученье. Всем выпуском они едут на Сахалин. Что ж это, размышлял Василий Веселов в дальней-предальней дороге до Владивостока, а оттуда на пароходе «Анива» — до Сахалина, — вроде бы и не жил на свете, а сколько прожито...
— Недавно на одном из совещаний бумажников подошли ко мне сахалинцы, стали расспрашивать про работу, потом про свою рассказывали. «Да вы, говорят, приехали бы к нам, своими глазами посмотрели». Я им в ответ: на Сахалине у меня полжизни прошло...
Был у Василия Веселова надежный верный друг Иван Козлов. Они вместе учились в Правдинске, ехали на Сахалин. И там, в Долинске, так и держались друг подле друга. Иван был попровористее, пообщительней, в отличие от Василия в карман за словом не лез. Зато Веселов — поосновательней. Они как бы дополняли друг друга, и это, собственно, их и сдружило. Так выходило, что Козлов всегда был как бы на полшага впереди, Веселов же упорно шел следом и невольно тянулся за Иваном.
Бумажное производство им нравилось. Работали они взахлеб. Были из их выпуска, которые вскоре уехали — трудно пришлось на Сахалине. А эти двое, как рыба в воде. Работали накатчиками, подручными сушильщиков, сушильщиками. Козлова назначили бригадиром, чуть позже стал бригадиром и Веселов.
Они даже женились вместе на двух закадычных подружках. И квартиры им в одном доме дали. Ивана избрали секретарем комсомольской организации. Наверное, из-за этого бригада его поотстала. В это время как раз истекал срок их пребывания на Сахалине. Решалось — оставаться здесь насовсем или возвращаться, как тут говорили, на материк. Иван «завелся»: как же это: я всегда был первым и вдруг... К этому времени новую технологию осваивали.
— Может, уедем?
— Ну да, — стоял на своем Иван. — Это чтоб я битым уехал... А если серьезно — новое хочется до ума довести.
Они остались. Про них самих, про соревнование бригад в то время много писали в газетах. И работалось, и жилось в охотку. Но вот что-то тянуло домой. Что? — Сейчас Веселов не может припомнить — грустные отцовские письма, тоска по братишке? Иван тоже зашевелился: мать, мол, домой зовет.
...Они вместе доехали до Кирова. Там распрощались. Иван остался в Кирове, а Веселов покатил в Вологду. Почему, зачем — он тогда толком не знал.
Несколько лет спустя Иван Козлов увидел Веселова в какой-то передаче по телевидению, прислал письмо. Написал, что после приезда с Сахалина год проработал составителем поездов на узкоколейке и не выдержал — вернулся на Сахалин: не мог, пишет, не вернуться, потянуло, как к родному дому.
И правильно сделал, размышляет сегодня Веселов. Я шел с ним рядом, ну пусть на полшага отставал, но вместе шел. Какие дали нам открывались на Сахалине, какая жизнь, какая работа! Иван это раньше него понял и вернулся. А вот он остался на материке.
— И потерялся, — продолжает свой рассказ Веселов. — То есть так потерялся — не мог себе места найти. На Сахалин стыдно было возвращаться, а тут брожу, как в лесу: все вроде бы свое, все знакомо, а душа ни к чему не лежит. Работал на железной дороге. Но разве то работа? Почему по специальности не пошел? А кто его знает? Ну, потом прослышал про
Котласский комбинат, новый, мол, строится. И поехал в Коряжму.
В самом названии Коряжмы есть что-то очень древнее, что-то кондовое, глухое и далекое. В самом деле, было на берегу Вычегды село, начинавшееся с ветхого монашеского скита. Еще и теперь сохранилась часть древней стены монастыря, стоявшего под сенью некогда обширной рощи реликтового кедрача. От небрежения, от близости комбината она теперь оскудела, место это в запустении...
Но рядом стоит просторный, по-городскому шумный и светлый поселок Коряжма. Когда идешь по нему и вглядываешься в многоэтажные дома, сверкающие витрины магазинов, сияющий стеклом и бетоном Дом культуры, мысль о кондовости уже не приходит тебе на ум, потому что, собственно, это уже и не поселок, а добротный рабочий город, на что непременно обратит внимание при первой встрече любой его житель. Вот и Веселов ревниво спросил меня: