— Что ж, время покажет, — Иванов повторил фразу начальника цеха Попова. Это сегодня и его позиция.
На том они расстались. Значительно позже, рассказывая Махкамбаеву о разговоре с Ивановым, я передал услышанную от него фразу по поводу взгляда их обоих на работу в новом режиме: «Дружба дружбой, а табачок врозь». Махкамбаев рассмеялся:
— Они все там — и Иванов, и Попов с Галушкиным — фанатично влюблены в электролизное производство и досконально знают его. Но ведь весь завод — это огромный, растущий, живой и меняющийся организм...
...Пятый месяц работа на двух корпусах идет в новом режиме.
В цехе обожженных анодов Манон Очилдыев, облаченный в черную суконную куртку, такие же штаны и валенки на толстенной подошве, надевает на лицо защитную маску и сразу становится похожим на марсианина из фантастического кинофильма. Он зовет на помощь своего дружка Барата Акрамова:
— Пойдем. Пора второй огонь зажигать!
Барат тоже водружает на голову войлочную шляпу со щитком и зажигает второй огонь. Но больше всего он любит, когда зажигают третий огонь, потому что тогда печь работает на полную мощность...
1980 г.
Солнце в придачу
В сторону Брянска они вытолкнули тяжеловесный состав с углем и споро шли обратно. Втянулись в горловину Сухиничей. Дальше открывалась сверкающая на солнце россыпь станционных путей, расходившихся веером. Помощник машиниста подал голос:
— Двадцать четвертый, белый! (В пределах станции белый свет светофора означает то же самое, что зеленый).
— Вижу двадцать четвертый белый, — привычно повторил Козлов и высунулся из кабины, чтобы смахнуть пыль со смотрового стекла.
— Двадцать четвертый перекрыли! — закричал вдруг помощник. — Тормоз, Лексеич!
Козлов, занятый своим делом, ничего не слышал за грохотом колес. Он увидел стоявший поперек пути тепловоз, когда до него оставалось несколько метров...
— И что было дальше?
— Не помню.
— Ну все-таки?
— Ноги подкосились.
Помощник машиниста Виктор Нефедов, слушавший наш разговор, подсказал:
— Ты к тормозу кинулся.
— Не помню, — честно признался Козлов.
Они предотвратили крушение. И это было, пожалуй, единственное из ряда вон выходящее событие в жизни Виктора Алексеевича Козлова, машиниста.
— На этом и кончается экзотика, — Виктор Алексеевич виновато как-то улыбнулся, словно ему было неловко за принесенное разочарование. — А все остальное про тормоза, про песок под колеса — уж вы там напишите, если надо для экзотики... Вот такая работа у нас...
...В углу осыпалась стоявшая еще с Нового года елка. В окно стучались обледенелые деревца. Козлов перехватил мой взгляд, стал рассказывать:
— Когда дома построили, тут дорога проходила, укатанная до каменности. Так что я сделал: выкопал ямы да наносил земли корзиной с другого места, а потом деревья посадил. Вот груша с того дня, как сын Володька пошел в первый класс. Сейчас в армии служит, офицер... Да... Ну другие люди увидели — тоже стали деревья сажать. Летом здесь зелено...
Сухощавый, поджарый, с очень ясными голубыми глазами, Козлов, встряхивая густой копной светлых волос, падавших на лоб, листает семейный альбом, показывает фотографию:
— Вот какой был... Желторотый... Шестнадцатилетним работал в войну в Макеевке на восстановлении металлургического завода. Еще пахло порохом, и пыль дымилась на развалинах. Накануне нового 1945-го начальник депо собрал рабочих, сказал:
— Этих, — он кивнул на желторотых, — разберите по домам. Пусть по-людски Новый год встретят.
Козлов провел полночь в доме у начальника депо, разделившего на шестерых юнцов скупую пайку хлеба. С тех пор, наверное, осталось в душе — отдай все людям. Не обеднеешь...
Вместе с дружком — это уже в сорок пятом — надумали добровольцами на фронт. Пошли в военкомат.
Седой военком в ватнике послушал их, спросил:
— Что на заводе-то делаете?
— На паровозе.
— Вон плакат видите?
Ребята оглянулись. Плакат на серой оберточной бумаге призывал: «Все для фронта, все для победы! Работайте так, как помощник машиниста Виктор Козлов!»
— Посмотрели?
— Так точно!
Военком поднялся, заправил пустой рукав под ремень:
— А теперь — шагом арш!
Еще раз поглядев на старую фотографию, Козлов сказал с улыбкой:
— С тех пор я иду...
Утро было на редкость морозным. Жена Козлова Тамара Ивановна собрала ему обед в сумку, положила термос с чаем. Когда мы вышли из дома, направляясь в депо, — еще даже не занимался рассвет. Снег звонко похрустывал под ногами, будто кто-то мял твердые капустные листья. Со взгорка открывалась вся станция Сухиничи — крупный железнодорожный узел, сквозь который то и дело с грохотом снуют поезда из Москвы на юг, на Украину и обратно. Идут пассажирские, мелькая огнями освещенных окон, но больше — товарные с лесом, с углем, с машинами. В нарядной, где получали маршрутные листы, уже сидел Мишаков Виктор Николаевич. Это о нем Козлов вчера рассказывал: