— Я так понимаю, что вся надежда на механизаторов.
Утром в поселке, на обычном месте у автобуса, который отвозил их на делянки, собрались не сговариваясь к шести вместо семи, как всегда.
Опять лил дождь. Но они работали. В этот день Тихонов меньше ходил по делянкам. Валил лес со всеми. Брал топор и помогал сучкорезам. Какая-то непонятная злость в нем сидела: ага, непогода, нельзя. Так вот же тебе, будем рубить, и возить будем. Кончал одно дерево и, не отдыхая, принимался за другое.
Первый трактор — его вел Мареев — спустился с волока благополучно, хотя было скользко и деревья порой заносило. Со вторым было хуже. Всю пачку понесло на трактор, срубленное дерево прошило заднее окно в кабине, выбило переднее. Бледный Ворсин метнулся в сторону.
— Может, не будем? — сказал кто-то. — Ну ее к черту, такую работу.
Тихонов, оказавшийся рядом, упрямо сказал:
— Будем. Я в кабину сяду.
— Это чего еще? — обиделся Ворсин и полез на гусеницу.
До обеда они сделали несколько ездок, набрали кубометров пятьдесят, и на складе уже тарахтел челюстник. Грузили лес. Один раз, как они тут говорили, «разулся» Мареев: сломалась гусеница.
— Надо ж, — ругался он. — Именно в такой момент, как по заказу.
Ворсин, работавший чуть ниже, предложил:
— Ладно, возьми у меня гусеницу. Спустишься вниз, там ремонтники подоспеют.
— А ты?
— Постою пока, — он достал топор из кабины. — Пойду вон сучкорезам помогу: молодые ребята, неопытные.
Обедали, как всегда, по очереди, внизу, в ресторане «Захудалые отшельники». У дежурного повара Светы Веретенниковой тут был свой любимчик — бульдозерист Геннадий Шевкунов. Бульдозер на всю бригаду один, и чуть где трактор забуксовал — кричат: «Шевкунов, на поле!» Сегодня Геннадий особенно нужный человек, и потому на Свету не обижаются за задержку.
Одна за другой уже две машины с лесом медленно взбираются по крутому склону по дороге меж двух сопок, прорубленной бригадой минувшей зимой. А дождь льет, не переставая, и гудит все тело, и пересохло во рту. Тихонов кричит вниз Марееву, набирающему пачку:
— Чайку дай хлебнуть.
Тот принес чай в термосе, спросил:
— Обедать не пойдешь, что ли?
— Не пойду.
— Ну и настырный ты, — сказал, и не поймешь — не то одобрительно, не то осуждающе.
Сам тоже не стал есть, трелевал, выходил с топором, помогал сучкорезам, лазил по бурелому с чокеровщиками, заводя длинный трос.
Ничего выдающегося не произошло в те дни на лесосеке: просто пересилили непогоду, просто валили лес. Но во всем этом сказался характер людей. Сколько раз, встречаясь с людьми на Дальнем Востоке, я примечал в них эту черту — во всем невероятно упрямое упорство. Без высоких слов — негромкое, неприметное.
Мы как-то сидели с Тихоновым в маленькой местной гостинице, разговаривали. Под окном напротив — уютный детсадик. Копались ребятишки в песке. Дальше виднелось здание дома культуры, дома быта, добротные жилые дома. За ними начиналась тайга.
— Лесоруб, я вам так скажу, это прежде всего характер, а потом уже профессия. Не всякий такое выдержит — таежная глушь, топкие мари, гнус, многодневные метели. Я сюда приехал больше десяти лет назад с женой, двумя детишками. Думаю, лес буду валить, денег подзаработаю и обратно в деревню. Устроились кое-как, живем. Вкалываю, валю лес, вроде бы получается. Чем, мол, не лесоруб. А был тут на нижнем складе Сметанкин Василий, штабелевщик, он мне и говорит: «Нет, брат, топором махать да дерево валить — это ты еще не лесоруб. Вот когда ты тут место обживешь, да дерево с умом спилишь, да новое посадишь — вот тогда ты настоящий лесоруб».
Поселок, в котором живут мои герои — хорошо отстроенный, уютный. Тут и школа, магазины, библиотека. У домов — цветники. И все это — руками лесорубов. Что ж, верно сказал Тихонов, что лесоруб — это характер. Трое пришли в бригаду, не стали скрывать — хотели заработать побольше. Один уже запросился на нижний склад. Двое держатся, хотя дается это им нелегко. Настоящим лесорубом стать непросто. Два года был помощником у Тихонова Саша Замятин. Сейчас самостоятельно вальщиком в другом звене. Глядя за окно на сопки в синей вечерней мгле, Тихонов говорит мне: