— Мука вся вышла, — сообщил Узаллаев.
— Мясо есть, продержимся.
— А сколько?
— Что сколько? — не понял Магомед.
— Сколько держаться?
Если б знал Магомед, сколько держаться. Если бы знал он, что так все выйдет, разве промолчал бы на последнем собрании. Сидел в уголке, досадовал — с чем отправляемся? Продуктов мало, обувь износилась, палатка дырявая. Выступить? Сказать? А потом решил: парторг ведь тоже идет с отарами. Ему и решать, что и как. И промолчал. А теперь вот отвечать надо. Тому же Узаллаеву надо отвечать, потому что он не был на партийном собрании. И Магомед отвечает:
— До конца будем держаться. Как на фронте, брат. Иначе нельзя.
Осень гналась за ними по пятам. Все ниже сползали снега с гор. Чабаны жгли костры по ночам. Спали не раздеваясь. Считали дни.
То, чего так боялись все, случилось на рассвете. Перепуганный Солдат закричал, срывая с Магомеда бурку:
— Овца! У меня пала овца!
Рядом закудахтал переполошенный Узаллаев:
— Падеж!
Магомед, вдруг сразу пришедший в себя от одного этого слова, раздельно произнес:
— Никакого падежа нет. Поняли?
Овца лежала, закатив белые глаза. Магомед схватил ее за теплую шею, приподнял голову. Он чуть не задохнулся от горя и обиды. Он думал о том, что вот если падет эта первая овца, с нее и начнется. Значит, надо сделать все, чтобы спасти ее... Магомед поставил ее на ноги, и она, шатаясь, побрела вперед, как слепая. Он догнал ее, взвалил на плечи, сказав чабанам:
— Ничего, я сам понесу. Она отойдет.
Солдат виновато затрусил рядом:
— Видал? А? А я уж думал — ну, капут.
Магомед устало подмигнул Солдату.
— То-то, — сказал, через силу улыбаясь. — А ты «падеж!». Нет падежа. Не должно быть.
— Так точно, нет падежа, — ответил Солдат и зачем-то козырнул Магомеду. Так хочется Солдату быть таким вот твердым и всегда спокойным, как Магомед.
Вперемешку с дождем пошел снег. Сбившись в кучу, отара двигалась медленно. Старый пес Бугу метался, подгоняя отбившихся овец. То один, то другой чабан взваливал на плечи слабых овец.
Магомед брел впереди отары. Овца была тяжелой, толстая шерсть жарким воротником обволакивала шею. Пот лил с Магомеда градом. Неужели нельзя поставить по трассе вагончики для чабанов, думал Магомед, построить ветеринарные пункты, склады, подбросить концентраты на такой вот, как сейчас, случай, пустить передвижные автолавки. Чтоб все было по-человечески, как у хороших хозяев. Говорят, на других трассах все это есть. Может, это только у них так? А почему? Вот он промолчал на собрании, когда говорили о перегоне. Думал: парторг с нами идет — он отвечает за все. Может, так же где-то кто-то там, «наверху», промолчал, как он, в подобной ситуации, и нет на трассе вагончиков, и падают овцы, и мучаются чабаны. Откуда это во мне и в другом: боишься за что-то отвечать, боишься решать. А потом приходится жестоко расплачиваться, как сейчас...
С детства Магомед запомнил рассказ отца о том, что у него есть друг, старый кубачинский кузнец. Так вот кузнец этот был в числе тех, кто в двадцатые годы был на приеме у Ленина. Они тогда подарили ему чернильный прибор, который и сейчас стоит в Кремле в музее Ленина.
— Когда прощались, — любил рассказывать отец, — Ленин руку пожал всем по-братски. И моему другу Мусе — тоже...
Магомед слушал и думал. «Ленин пожал руку Мусе. Муса друг моего отца. Муса пожимал руку отцу. Отец — мне. Выходило, как бы и мне, Магомеду, передалась частичка тепла ленинской руки»...
Снег вдруг прекратился. Бледный круг солнца, похожий на голову сыра, висел низко над землей. Справа, снизу за горой, открывался вход в долину. Магомед видел вешки, отмечавшие линию трассы. За вешками — колхозные пастбища, на которые они не имеют права заходить. Он оглянулся: отара растянулась. Там и сям лежат подбившиеся овцы, валятся с ног чабаны.
— Бугу! — закричал он хрипло. — Эй, Бугу, поворачивай!
Бугу заворачивал отару в долину.
А овцы, сбиваясь с шага, уже ринулись вперед сами, почуяв корм и воду...
Но тут был начеку парень на мотоцикле. Он отогнал овец за вешки, слез с мотоцикла, стал закуривать. Спички гасли, кончилась последняя.
— Эй — дайте прикурить!
Кто-то предложил:
— Спустить на него Бугу.
— Я тебе спущу, — погрозил парень кулаком, на всякий случай садясь на мотоцикл.