Магомед закричал:
— Ладно! Иди сюда. Поговорим.
Подошел. Закурили вместе. Парень стал объяснять.
— Вы меня поймите. Сам был чабаном. Теперь вот завфермой. Три месяца, как назначили. Говорят, ферму поднимай. Вы вот на зимние пастбища уходите, а у меня пять тысяч овец тут остаются. Их же до зимы додержать на подножном корму надо. А где их держать?
Стоят чабаны, чешут затылки: свой брат чабан, они его понимают. А кто же их поймет с их бедою?
Магомед, отрешенно глядя на низкое небо, на горы окрест, с тоской думал: «Ну как его убедить, этого завфермой? А вот был бы парторг Бутаев — он бы, наверное, убедил. Ах, Бутаев, Бутаев...»
Магомед не знал, что, приехав на станцию Манас, Бутаев ловил очумелого дежурного в красной фуражке, требуя отправить отару в срок. А поймав наконец, и ничего не добившись, по совету знающих людей отправился в Махачкалу. Он ходил по длинным коридорам Министерства сельского хозяйства. Его выслушивали, куда-то звонили, с кем-то говорили, и выходило, что вроде бы все в порядке: есть график перегона, погрузка идет. А он пытается хоть на несколько дней раньше вызволить отару с трассы, добыв «вертушки»...
Шел пятнадцатый день пути. Выбиваясь из последних сил, они кружили с отарой на месте. Знали: чем ближе к станции, тем хуже пастбища. А тут тоже нет травы и плохо с водой. Чабаны шли к Магомеду.
— Говори, Магомед, как быть?
— Вот-вот падеж начнется.
— Решай, Магомед.
Был один выход. Никто не говорил о нем вслух. Но все имели его в виду: в последнем колхозе им предложили на два дня пастбища в обмен на несколько баранов.
Разговор был коротким:
— Овцы у нас колхозные. За такое дело, знаете...
— Пастбища у нас тоже не собственные.
Думай, Магомед, думай. Узаллаев молчит. Он не хочет решать. Конечно, можно проклинать тот колхоз, который первым пригнал на станцию Манас больше положенного скота и тем нарушил график; министерство, которое не предусмотрело всего этого; тех людей, что не пускают на свои пастбища, и этих, требующих в обмен за пастбища колхозных баранов. Можно кричать, возмущаться и искать виновного: ветер унесет слова в горы. Но овцы-то — вот они. Живые. Свое, народное добро, которое надо сохранить любой ценой. Но если под свою ответственность отдать несколько колхозных баранов за пастбища просто так, — за это придется отвечать. Потому молчат чабаны. Никому не хочется брать на себя такую ответственность...
Вот и остался ты, Магомед, по партийной линии сам над самим собой. Над своей совестью. Над своими поступками. Так иной раз в обыденной своей повседневности неожиданно повернется жизнь и спросит кого-то из нас сполна: «Ну-ка, какой ты коммунист? Много ли сможешь взвалить на свои плечи?..»
Магомед молчит. Он думает. Он думает о себе. О своем отце. О друге своего отца — Мусе.
— Ладно, — говорит Магомед. — Пусть берут они этих баранов. Пусть они ими подавятся. Зато мы спасем остальных.
Старый Бугу с лаем заворачивал отару на свежие пастбища...
Спустя два дня приехал в отару Бутаев. Небритый, в негнущемся плаще. Коротко распорядился:
— Снимаемся. С утра погрузка.
Магомед сказал ему виновато:
— Ты извини. Я плохо подумал о тебе.
Бутаев внимательно посмотрел на него и увидел вроде бы что-то новое в лице. То ли строже, то ли старше стал человек.
— Что там? — сказал он в ответ. — Правильно подумал. Я сам о себе пока не очень высокого мнения...
Они свою отару привели без потерь. Все две тысячи. За вычетом тех, которых отдали за пастбище.
За них с Магомеда еще спросят...
Отчего же все чаще снится по ночам тот перегон? Может, оттого, что весна проклюнулась, и скоро той же трассой идти обратно. На летние пастбища. В горы, на которых всегда белый снег.
1972 г.
Женщина с неба
Спасибо товарищу Петрову. Низкий ему поклон. На «газике» мы выбрались из далекой, затерянной в снегах Чукотки геологической экспедиции. Мы очень спешили. На базе нас ждали знаменитые чукотские шоферы, «асы» полярных дорог, и потому накануне решено было отправляться рано утром своим ходом, на машине, не дожидаясь вертолета. Но на рассвете разбудил радист и сообщил радостную весть: сам Петров обещал «борт». И не позднее чем через два часа. А Петров, надо сказать, большой человек на Чукотке: он начальник авиаотряда.
Петров звонил регулярно через каждые два часа: то не было погоды, то не хватало машин. К ночи, совсем измаявшись, мы двинулись в дорогу на «газике», отбивая печенки и проклиная всех и вся на свете. Конечно же, на базе нас уже никто не ждал.
Так в ту ночь чуть было не потеряли веру в полярную авиацию. Мы садились в самолет разбитые, мрачные, уже не ожидая больше ничего хорошего. И когда наш «трудяга» Ил-14 вырулил на взлетную полосу в Чайбухе, и в салоне были притушены огни, вдруг блеснул луч надежды. Из пилотской кабины вышла очень милая девушка в костюме бортпроводницы: черноглазая, улыбчивая. Мужчины, как по команде, нервно подтянули животы, а женщины стали ревниво поправлять прически. И сразу всем вдруг понадобилось знать: сколько лететь и на какой высоте, и будет ли посадка в Сеймчане. Девушка спокойно ходила по салону, подавала нам воду, отвечая на вопросы, со всеми была одинаково ровна и доброжелательна. И я вдруг решил: если не довелось повидаться с «асами» чукотских дорог на земле, так может быть повезет в небе?