Сорок лет спустя, во все глаза глядя друг на друга, они вспоминали разные мелкие подробности и ахали от удивления:
— Неужто это был ты?
— Я, конечно.
— Да как же ты меня запомнил?
— А рябинки на лице.
— Верно. А я только и помню танкиста в шлемофоне.
— Точно.
— Ну и ругал же я артиллеристов, когда переправлялись, а недобитые фашисты полоскали нас. Тебе не икалось?
— Этого не помню.
Они сидели на скамейке, смотрели на море, на застывший на горизонте большой смутно-голубой пароход, похожий на чудо, на гору Кошку, свалившуюся на солнцепеке одним своим ухом прямо в синее море, и вспоминали прошедшую войну, своих друзей-товарищей, которые полегли в боях, и говорили о том, что, слава богу, все это позади, ну а вот им выпало жить, и жить хочется хорошо и долго.
Вскоре после того боя на Свири Леонид Иванович Загайнов был ранен и демобилизовался инвалидом. Теперь он доктор юридических наук и работает в Институте государства и права Академии наук СССР. А Амирхан Сейтмаганбетов после, как взяли Олонец, кончил войну в Вене и вернулся домой в сорок седьмом. Сейчас он — ответственный партийный работник в Новороссийском районе Актюбинской области. Года три назад здесь, в санатории, он узнал, что награжден орденом Трудового Красного Знамени. Среди тех, кто пришел его поздравить, был и Леонид Иванович. Но тогда они еще не знали, что знакомы почти сорок лет.
И чего только не случается в этой жизни...
1982 г.
Кипчак
Этот странный яшули Ашир Аннабаев отличается от своих сверстников тем, что в свои восемьдесят с лишним лет не страдает старческой бессонницей. И это обстоятельство, кроме всего прочего, имеет еще одно важное преимущество. Старый человек, еще не потерявший способности удивляться, открывать новое с высоты прожитых лет, он во все глаза смотрит на окружающий его мир, а это так удобно при свете дня.
Некая странность его и в том, что он не просто ходит, скажем, по улицам, но подолгу стоит в местах, на первый взгляд ничем не примечательных. Ну, на пример, вот здесь, у старой глинобитной кибитки, под старым одиноким деревом. Впрочем, и кибитка, и корявое от старости дерево — только в его воображении. Да, стояла когда-то на этом месте и кибитка с подслеповатыми оконцами во двор, обнесенный дувалом, шумел в голых ветвях теплый ветер с предгорий в тот далекий мартовский день. Ну да, на этом самом месте, если память ему не изменяет, все и происходило. Молодые были, горячие. Собирались по первому зову секретаря комсомольской ячейки Реджепа Чарыева. Это тот, у которого сын сейчас генерал. Чарыев совсем молодой тогда был, но знал что-то такое, что выделяло его среди них. Великий дух жил в его душе, если даже баи, которых поприжала Советская власть, побаивались его. За ним шла вся дехканская голытьба.
По молодости лет сын батрака и сам батрак Ашир Аннабаев, не задумываясь глубоко, безоглядно верил в то новое, что вошло в их жизнь.
В марте двадцать четвертого, спустя два месяца после смерти Ленина, Чарыев сказал им:
— Мы все должны провести линию товарища Ленина. Самые достойные будут приняты в партию.
После того собрания вон сколько пролетело лет — вся жизнь. Забылись детали, подробности, поистерлись имена, но остался тот неистребимый революционный дух. Чарыев тогда сказал:
— Надо учиться.
И еще он сказал, что так завещал Ленин. Ашир Аннабаев уехал в Ашхабад, и за учебой открывалась ему новая жизнь. Он вел пропагандистскую работу среди красноармейцев, и тут его приметил и отличил командир полка Смирнов. Молчаливый, бритоголовый. Говорили, что всю молодость он провел на царской каторге. Он-то и дал ему рекомендацию в партию. Это было перед самым окончанием рабфака. Ашир возвратился в Кипчак учителем.
Той школы теперь нет. Ее позже разнесли басмачи. Но первых пятьдесят учеников Аннабаев довел до четвертого класса. Сейчас нет-нет, услышав знакомую фамилию в разговоре, вспомнит: «А не внук ли это того самого упрямца, который, приходя в класс, никак не мог привыкнуть к парте и сидел весь урок на полу, подвернув под себя ноги?» Как они горевали по той первой школе. Ведь они ее сами своими руками слепили — неказистую, с маленькими окнами, с глинобитным полом.
Теперь Ашира Аннабаева наперебой приглашают в другую школу. Эвон вознеслась — лучшее строение в Кипчаке. А может, лучше все же детский комбинат? Садик, ясли... Хотя нет, школа лучше. Она дороже, потому что и эту новую тоже закладывал он.
Сейчас здесь десятилетка, и в ней почти полторы тысячи учащихся, и директор ее Байрам Мамедов — («Не правнук ли он того сорванца?..» — по привычке думает Аннабаев) — так вот, директор школы всякий раз при встрече говорит: