— Всех сразу не повернешь.
Ермаков слушал Рожкова и думал, что вот повезло им на бригадира: умный человек, недаром хлопцы в нем души не чают. Он шел по своим делам в партбюро, размышляя о разговоре с Рожковым. Непростое это дело — ломка людской психологии, а в том, что они вот тут начали с укрупненной бригады — это ведь главное. Как нелегко это начиналось. Замешкались — смену потеряли, в другой раз кабель раздавили — опять простой. Все это в смене у одного и того же машиниста. Ермаков ему — по праву старшего по возрасту:
— Ты чего же это?
— Видать, невезучий, — пытается отшутиться тот.
— Премии тебя лишат. У нас же, сам знаешь, теперь коэффициент трудового участия.
— Обойдусь на этот раз без премии...
— Ты-то обойдешься, а общий план? А то, что другой, выходит, за тебя будет работать?
Первое время на руднике и правда много было разговоров про бригаду Рожкова, что вот, мол, инициаторы, теперь им, как водится, создадут особые условия. Но они никаких поблажек не просили. И это, как ни странно, обернулось против них самих. Кое-кто из руководства добычного комплекса решил по старинке — главное создать бригаду. «Это называется прокукарекать», — злился Ермаков.
Они особенно остро почувствовали это однажды, когда на свое собрание позвали специалистов из рудоуправления и все кончилось тем, что им говорили: вот у вас бригада новая, укрупненная, но одно не так, другое не получилось. А то, что не хватает забоев, с запчастями прямо беда. Об оплате надо серьезно подумать. Деньги, как говорится, еще не отменили. За это кто в ответе? Ермаков о том и говорил. После собрания кто-то из руководства бросил:
— Не любишь критику, Петрович.
А Ермаков на это ответил:
— А что если укрупняться, так укрупняться вместе? Чтобы вместе за все отвечать? И вам тоже?
Яков Гемель, отведя своих детишек по садикам, отправляется на смену.
Пройдет много лет, и, вспоминая свою юность, забудет ли он подробности этого предновогоднего дня: отвалы, припорошенные снегом, город, ставший своим, этого парня рядом, едущего на смену в белой сорочке. Наверное, прямо со смены махнет в «Снежинку» отмечать Новый год. Вспомнит ли он о нем с трепетом в сердце, как Рожков много лет спустя того конопатого мальчишку, что вручал ему когда-то цветы?..
Метет поземка, заносит след автобуса на дороге в Сарбай, но ей неподвластна людская память. В ней не затеряется то, что сделано людьми в уходящем одна тысяча девятьсот восемьдесят третьем, в казахстанской степи, в городе Рудном.
1983 г.
Седые разговоры
В начале детства помню деревенскую мельницу на Тоболе и мельника деда Ивашова. Коренастый, плотный, он еще нам про то, как сходились на реке где-то под Пензой в кулачном бою, рассказывал. Он и к старости-не потерял твердую стать. Выйдет из темного проема мельничных ворот, скажет мужикам, приехавшим из окрестных сел и аулов:
— Ну, чья очередь?
Начинают таскать мешки с зерном. А потом он его там в чреве мельницы, среди грохота решет засыплет, наладит все как надо и опять к мужикам.
Сидят, курят, пока хлеб мелется, разговаривают. Вода шумит на плотине. Тучей вьются комары. Махорочный дым синеет над головами. И о чем бы речь ни шла — все к нему, к деду тянутся. Уже позже, спустя много лет, я все думал: был дед немногословен, суров на вид в своей седой щетине, но отчего так влекло к нему людей? Может, оттого, что человек нужный: без него где зерно смелешь? Или молчаливость привлекала — за ней угадывалась житейская мудрость. А я так думаю — от хлеба это все: оттого, что через его руки все шло, и рядом с хлебом один на один многое думается.
Тут как-то пожалел с горечью: перевелись добрые старые мельники. Сейчас вон мелькомбинаты — это ж целая фабрика: электроника, машины. Ан нет...
Этим летом поехали в гости на день рождения к родственнику старинного одного друга. Это на Одесщине, в Николаевском районе, в колхозе имени Суворова. Вечер был добрый, тихий. Длинный закат сгорел на горизонте. Во дворе у хозяина было прибрано, подметено. Именинник — ему шестьдесят два стукнуло — сидит, досиня выбритый, торжественный, с солдатскими медалями на чистой рубашке. Гостей немного, самые близкие. Ждут председателя колхоза. Один из гостей — невысокий такой, очень подвижный, на щеке возле уха старый шрам — с войны, видать, — предлагает:
— А то давайте по маленькой?
— Да и то дело: главный-то именинник на месте.
Пригубили.
— Да, — сказал тот, что со шрамом (это, оказывается, муж младшей сестры именинника — Белоград Дмитрий Макарович), — вот время-то пролетело, а... Помнишь, Мыкола, как до войны еще нам первый «Универсал» в колхоз прислали. Мы его осваивали. Ты за старшего. А мне обидно было, что не я.